Марина Цветаева однажды сказала:
Я не верю стихам,
которые — льются.
Рвутся — да!
И доказывала это на протяжении всей жизни собственными — рвущимися из сердца — строками. Это были удивительно живые стихи о пережитом, не просто о выстраданном — о потрясшем. И в них всегда было и есть дыхание. В самом прямом смысле: слышно, как человек дышит. Все стихи Цветаевой имеют источник, имя которому — душа поэта. Даже в самых первых, наивных, но уже талантливых стихах проявилось лучшее качество Цветаевой как поэта — тождество между личностью, жизнью и словом. Вот почему мы говорим, что вся поэзия ее — исповедь!
В октябре 1910 года Цветаева, еще ученица гимназии, на собственные деньги издает свой первый сборник стихов “Вечерний альбом”. Первая книга — дневник очень наблюдательного и одаренного ребенка: ничего не выдумано, ничего не приукрашено — все прожито ею:
Ах, этот мир и счастье быть на свете
Еще невзрослый передаст ли стих?
Уже в первой книге есть предельная искренность, ясно выраженная индивидуальность, даже нота трагизма среди наивных и светлых стихов: Ты дал мне детство — лучше сказки И дай мне смерть — в семнадцать лет!
На такие “детские стихи” откликнулись настоящие мастера. М. Волошин писал, что эти стихи “нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна”. Об интимности, исповедаль-ности лирики Марины Цветаевой писал в 1910 году и В. Брюсов: “Когда читаешь ее книги, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру… Появляются уже не поэтические создания, но просто страницы чужого дневника”. Первые стихи — это обращение к матери, разговор с сестрой Асей, с подругами, признание в любви, поклонение Наполеону, размышления о смерти, любви, жизни. Это все, чем полна девочка в начале жизни, в светлых надеждах, в романтических мечтах:
Храни, Господь, твой голос звонкий
И мудрый ум в шестнадцать лет!
Своего возлюбленного и мужа Марина Цветаева звала в стихах “царевичем”, “чародеем”, и сила ее любви не была тайной для читателя. Цветаева не могла любить, не восхищаясь, не преклоняясь:
В его лице я рыцарству верна, —
Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
В 1912 году появляется вторая книга Цветаевой — “Волшебный фонарь”, а в 1913-м — избранное “Из двух книг”, куда вошли лучшие стихотворения начинающей поэтессы. Темы и образы этих книг объединяет “детскость” — условная ориентация на романтическое видение мира глазами ребенка, детская влюбленность, непосредственность, любование жизнью. Поэтический язык этих сборников универсален и включает традиционный набор символов литературы первого десятилетия XX века. Способность “закреплять текущий миг” и автобиографичность стихотворений придают им дневниковую направленность. В предисловии к сборнику “Из двух книг” Цветаева уже открыто говорит о “дневниковое”: “Все это было. Мои стихи — дневник, моя поэзия — поэзия собственных имен”.
Поиск своего нового поэтического “я” отражается в поэзии Цветаевой 1913—1915 годов, объединенной в сборнике “Юношеские стихотворения” (он не опубликован). Сохраняя дневниковую последовательность, ее творчество переходит от условности к вполне жизненной откровенно сти; особое значение приобретают всевозможные подробности, детали быта. В произведениях тех лет Цветаева стремится воплотить то, о чем говорила еще в предисловии к избранному “Из двух книг”: “Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест — и форму руки, его кинувшей; не только вздох — и вырез губ, с которых он, легкий, слетел. Не презирайте внешнего!..” Поиск нового отразился и на общей организации ее стихов. Она широко использует логическое ударение, переносы, паузы не только для усиления экспрессивности стиха, но и для семантического контраста, для создания особого интонационного жеста. События I мировой войны вносят новый пафос в русскую поэзию, и в лирике Цветаевой тоже намечается новый этап. Предреволюционные годы в ее творчестве отмечены появлением русских фольклорных мотивов, использованием традиций городского “жестокого” романса, частушек, заклятий. В стихотворениях 1916 года, впоследствии вошедших в “Версты”, обретают жизнь такие исконно цветаевские темы, как Россия, поэзия, любовь. В этот период дочь Цветаевой Аля стала для матери гордостью, ожиданием чего-то из ряда вон выходящего:
Всё будет тебе покорно,
И все при тебе — тихи.
Ты будешь, как я — бесспорно —
И лучше- писать стихи…
Ариадна Эфрон и вправду родилась замечательно талантливым человеком и смогла бы реализовать свои огромные способности, если бы не трудная ее судьба — сталинские лагеря, поселение. Далекая от политики, Марина Цветаева в своей “дневниковой” поэзии показала и отношение к резолюции:
Свершается страшная спевка, —
Обедня еще впереди!
Свобода! —
Гулящая девка
На шалой солдатской груди!
Стихи, написанные в 1917—1920 годах, вошли в сборник “Лебединый стан”. Оказалось, что не только о чувствах интимных может писать Цветаева: церковная Россия, Москва, юнкера, убитые в Нижнем, Корнилов, белогвардейцы (“белые звезды”, “белые праведники”) — вот образы этого сборника. Революция и гражданская война с болью прошли сквозь сердце Цветаевой, и снизошло понимание, как прозрение: больно всем — и белым, и красным!
Белый был — красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был — белый стал:
Смерть побелила.
Когда прежняя, привычная и понятная жизнь была уже разрушена, когда Цветаева осталась с дочерью, должна была выживать, стихи ее особенно стали похожи на странички дневника. Она начинает одно стихотворение словами: “Ты хочешь знать, как дни проходят?” И стихи рассказывают об этих днях — “Чердачный дворец мой…”, “Высоко мое оконце…”, “Сижу без света, и без хлеба…”, “О, скромный мой кров! Нищий дым!..”. И самое страшное — смерть от голода двухлетней дочери Ирины — тоже в стихах. Это исповедь матери, которая не смогла спасти двух дочерей и спасла одну!
Две руки — ласкать, разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки — и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
По стихам М. Цветаевой можно безошибочно составить ее биографию. И отъезд из России в 1922 году, и горькие годы эмиграции, и столь же горькое возвращение (дочь, муж, сестра арестованы, встречи с ними уже не будет никогда). Экспрессивность и философская глубина, психологизм и мифотворчество, трагедия разлуки и острота одиночества становятся отличительными чертами поэзии Цветаевой этих лет. Большинство из созданного так и осталось неопубликованным. Последний прижизненный сборник Цветаевой “После России” вышел в Париже весной 1928 года. В него вошли почти все стихотворения, написанные с лета 1922 по 1925 год. Эта книга, хронологически продолжающая “Ремесло” (апрель 1921—апрель 1922 годов), по праву считается вершиной лирики поэтессы.
В 1939 году вслед за мужем и дочерью Цветаева с сыном возвратилась на родину. Начавшаяся война, эвакуация забросили ее в Елабугу, где 31 августа 1941 года она покончила с собой. И, конечно, всё в дневнике: “Мне — совестно, что я еще жива”, в записке сыну: “Прости меня, но дальше было бы хуже” и в стихах: “Пора гасить фонарь…” Так заканчивается “дневник” Цветаевой, ее повесть о себе — ее стихи. Она знала, в чем ее беда — в том, что для нее “нет ни одной внешней вещи, все — в сердце и судьбе”. Она так щедро расточала себя, но от этого становилась только богаче — как источник: чем больше черпаешь из него, тем больше он наполняется. Цветаева нашла точную и мудрую формулу: “Равенство дара души и слова — вот поэт”. Ее собственный талант полностью соответствовал этой формуле. В поэзии виден весь человек. Он весь просвечивается насквозь. Нельзя скрыть ни волнение, ни пустоту, ни пошлость, ни равнодушие. Марина Цветаева писала все без утайки. Ее слово — это ее жест, голос, мысль, явь и сон, сердцебиение. Но даже этого всего недостаточно для характеристики ее манеры, стиля, личности. Скорее так: Цветаева произносит монолог длиной в лирический том, длиной в целую жизнь. Лирика, эпос, драма, статья, перевод, письмо: все это, вместе взятое, — дневник чуткой, чувствительной, гордой души.
