Создание второй редакции «Тараса Бульбы» шло параллельно с работой над «Мертвыми душами», означилось возрождением интереса писателя к украинской истории и фольклору и новым замыслом неосуществленной трагедии «из истории Запорожья». Белинский писал, что вследствие переработки повесть не изменилась в основном своем характере, но «стала вдвое обширнее и бесконечно прекраснее». Творческая работа Гоголя, однако, не сводилась к простому расширению материала и увеличению объема произведения, но знаменовала собой эволюцию исторических идей Гоголя, углубление психологической мотивировки поведения героев, эпическое прославление казачества и стремление показать социально-исторические обстоятельства, обусловившие тип основного героя. Давно отмечено увлечение писателя «Илиадой» Гомера, что особенно сказалось в батальных сценах повести. Нельзя не отметить, однако, что некоторые исследователи преувеличивают влияние гомеровской эпопеи вплоть до сведения повести Гоголя к плоскому подражанию.
Гоголь создавал свой особый мир и свой стиль, вольно и свободно пользуясь традициями — и гомеровской, и летописной, и фольклорной. Надо полагать, что при переработке произведения не остались без внимания советы и Пушкина и Жуковского. В письме к В. А. Жуковскому 18 июня 1837 г. из Рима Гоголь пишет, что «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба» — «это те две счастливые повести, которые нравились совершенно всем вкусам и всем различным темпераментам. Все недостатки, которыми они изобилуют, вовсе неприметные были для всех, кроме Вас, меня и Пушкина»
В рецензии Пушкина на второе издание «Вечеров на хуторе близ Диканьки» прозвучала и оценка «Миргорода», в частности поэт писал, что «с жадностию все прочли… «Тараса Бульбу», коего начало достойно Вальтер Скотта»63. Пушкин воспринимал вальтер-скоттовский роман как новаторское явление в развитии исторической прозы, особенно подчеркивая, что романист умел не только видеть парадную сторону исторических событий, но и показать историю «современно», «домашним образом». Произведения Вальтер Скотта, по мысли поэта, «не имеют холопского пристрастия к королям и героям. Они просты в буднях жизни…»
Именно с такого «домашнего» описания начинается повесть Гоголя — с эпизода приезда сыновей Тараса Бульбы домой по окончании киевской коллегии, встречи их с отцом и матерью, разговора за столом и комической схватки Бульбы с сыновьями, их пребывания на хуторе вплоть до отъезда всех троих на Сечь. В окончательном виде (1842 г.) Гоголь внимательно отредактировал этот эпизод, как бы приближая его к вальтер-скоттовским описаниям старинных усадеб и замков.
В редакции 1835 г. интерьер светлицы в доме Тараса Бульбы еще не во всем отличался точностью историко-бытовых деталей: «Все в светлице было убрано во вкусе того времени, а время это касалось XVI века, когда еще только что начинала рождаться мысль об унии. Все было чисто, вымазано глиною. Вся стена была убрана саблями и ружьями. Окна в светлице были маленькие, с круглыми матовыми стеклами, какие встречаются ныне только в старинных церквях. На полках, занимавших углы комнаты и сделанных угольниками, стояли глиняные кувшины, синие и зеленые фляжки, серебряные кубки, позолоченные чарки венецианской, турецкой и черкесской работы… Липовые скамьи вокруг всей комнаты и огромный стол посреди ее, ночь, разъехавшаяся на полкомнаты, как толстая русская купчиха, с какими-то нарисованными петухами на изразцах…»
В редакции 1842 г. богаче и разностороннее становятся детали старинного быта, усиливается украинский колорит обстановки, исчезают сравнение печи с «толстой русской купчихой» и упоминание о «петухах», нарисованных на печных изразцах. Вводится мотив отражения эпохи в песнях и думах бандуристов, уточняется историческое время — оно уже не то, когда только «начала рождаться мысль об унии», а «бранное, трудное время», когда уже разыгрывались «схватки и битвы на Украине». Теперь описание зазвучало так: «Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намеки остались только в песнях да в народных думах, уже не поющихся более на Украине бородатыми старцами-слепцами, в сопровождении тихого треньканья бандуры, и в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начали разыгрываться схватки и битвы на Украине за унию. Все было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах — сабли, нагайки, сетки для птиц, неводы и ружья, хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка для коня и путы с серебряными бляхами. Окна в светлице были маленькие, с круглыми, тусклыми стеклами, какие встречаются ныне только в старинных церквах, сквозь которые иначе нельзя было видеть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей были красные отводы. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской… Берестовые скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными, пестрыми изразцами…».
Значительно расширяется описание социально-исторических обстоятельств, способствовавших рождению казачества и обусловивших характеры, подобдые Тарасу Бульбе.
Стремлением к усилению исторической конкретности, реалистической точности в картинах повседневного быта запорожцев определяются введенные во вторую редакцию упоминания о разнородном, пестром составе Запорожского войска, будничных занятиях казаков и подготовке их к походам. Можно предположить, что и здесь пушкинское замечание о важности вальтер-скоттовского подхода к художественному воплощению исторического быта было принято Гоголем во внимание. Происходила также тщательная переработка характеристик героев и усиление психологических мотивировок их поведения. В частности, более подробно и убедительно в редакции 1842 г. изображен внутренний, душевный процесс, обусловивший нарушение Андрием законов верности отчизне и святому товариществу. Первоначально встреча его с прекрасной полячкой в осажденном городе была гораздо короче, более упрощенно передавались -чувства влюбленных и внезапное решение Андрия перейти на сторону поляков. Устраняются и «красивости» традиционно-романтического слога, характерные для этого эпизода.
В редакции 1842 г. перед тайной встречей Андрия с панной проводница-татарка ведет его через подземный монастырский костел. Эмоциональную натуру героя, склонную к пылким, безраздумным увлечениям, поражает игра света, проникшего сквозь цветные витражи под мрачные церковные своды. Впечатление чуда усиливается громовым раскатом органа, переходящим в тонкую «небесную музыку». Далее путь Андрия пролегает через городскую площадь, где в муках голода корчатся жертвы осады, валяются тела погибших, медленно качается в петле самоубийца.
И лишь затем происходит свидание Андрия с прекрасной полячкой, поражающей его своей зрелой красотой и болезненной бледностью. Блистающими пальцами она ломает кусок хлеба, принесенного Андрием, а он, затаив дух, следит за ней… Красавица с горечью говорит о непреодолимой преграде между ними, ибо они в разных станах, разделенных жестокой войной. И в полном самозабвении, с закружившейся головой произносит Андрий фатальные слова: «А что мне отец, товарищи и отчизна?.. Кто сказал, что моя отчизна Украина? Кто дал мне ее в отчизны?.. Отчизна моя — ты!». И оба они чувствуют то, что «один только раз в жизни дается чувствовать человеку».
Но таковы законы бранного, сурового времени, что каждый, кто ставит индивидуалистические страсти и побуждения выше интересов отчизны и товарищества, оказывается предателем, поправшим народную этику и мораль.
Боль и осуждение звучат в заключительных словах главы; «И погиб козак! Пропал для всего козацкого рыцарства! Не видать ему больше ни Запорожья, ни отцовских уторов своих, ни церкви божьей! Украине не видать тоже храбрейшего из своих детей, взявшихся защищать ее. Вырвет старый Тарас седой клок волос из своей чупрыны и проклянет и день, и час, в который породил на позор себе такого сына».