Еще долго Павел Иванович не мог опомниться.
Но вот перед нами другой помещик, Собакевич, очень похожий
на медведя. «До довершения сходства фрак на нем был совершенно
медвежьего цвета, рукава длинны, ступнями ступал он вкривь и вкось
и наступал непрестанно на чужие ноги. Цвет лица имел каленый,
горячий, какой бывает на медном пятаке». Над внешностью этакого
медведя природа недолго мудрила: «Хватила топором раз — вышел
нос, хватила другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза
и, не обскобливши, пустила в свет, сказавши: «Живёт!».
Интерьер гостиной усиливает впечатление громоздкости, грубости,
неотесанности хозяина. «На картинах все были молодцы, все греческие
полководцы, гравированные во весь рост <.. .> Все эти герои были
с такими толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь
проходила по телу», как, впрочем, и от вида Собакевича. «Между
крепкими греками неизвестно каким образом поместился Багратион,
тощий, худенький, с маленькими знаменами и пушками снизу и в самых
узеньких рамках, как, впрочем, и его супруга Феодулия Ивановна,
тощая и высокая, непонятно каким образом оказалась рядом с Соба-
кевичем».
Ярким эпизодом является сцена обеда. До того как сели обедать,
да и во время трапезы Собакевич явил себя во всей полноте своей
натуры. У него не нашлось доброго слова ни для одного человека
в городе, все у него воры и разбойники, так что вести пристойный
застольный разговор было нельзя. Но это не помешало ему есть с отменным
аппетитом все блюда, упоминание о которых вызывает
у читателя удивление. Ел Собакевич много, при этом его русская медвежья
натура возмущалась западными представлениями о еде. «У меня
не так, у меня когда свинина — всю свинью давай на стол, баранина
— всего барана тащи, гусь — всего гуся! Лучше я съем двух блюд, да
съем в меру, как душа требует. — Собакевич подтвердил это делом: он
опрокинул половину бараньего бока к себе на тарелку, съел все,
обгрыз, обсосал до последней косточки». Такой богатырь, полагал
Чичиков, должен быть щедрым. Но оказалось все наоборот — кулак.
Сцена торговли мертвыми душами является центральным эпизодом,
в котором Собакевич явил свою кулацкую сущность. Он запросил
за каждую душу по сто рублей — он сразу смекнул, что Чичиков
совершает для себя какую-то выгодную сделку. Он устроил настоящий
торг, расхваливая каждую умершую душу как живого человека.
Чичиков узнал, что каретник Михеев делал самые лучшие кареты,
а Пробка Степан, плотник, обладал огромной силищей; Милушки-
ну, кирпичнику, не было равного; сапожник Максим Телятников «что
шилом кольнет, то и сапоги». В своем славословии Собакевич вошел
в такой раж, что забыл о том, что они мертвы и пользы от них
никакой. В результате торгов обе стороны все же сошлись на цене
в два с полтиной. У Чичикова осталось очень нелестное мнение о
Собакевиче. «Родился ли ты уж так медведем или омедведила тебя
так захолустная жизнь, хлебные посевы, возня с мужиками, и ты
через них сделался то, что называют человек-кулак». Павел Иванович
делает верные наблюдения, но автор заставляет делать другой
вывод: постоянная забота о своем хозяйстве, трезвый расчет сделали
из человека автомат, лишили его души. В Собакевиче нет души, она
у него мертва.
Заканчивается глава наблюдением автора над русским языком,
над бойким словом его. «Сердцеведением и мудрым познанием жизни
отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится
недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому
доступное, умно-худощавое слово немец; но нет слова, которое
было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого
сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское
слово». Слово русское обладает живой энергией, оно способно
пробудить и оживить.
