“Вишневый сад” рисует прощание хозяев, теперь уже бывших, со своим родовым дворянским гнездом. Тема эта неоднократно освещалась в русской литературе второй половины XIX века и трагедийно-драматически, и комически. В чем особенности чеховского решения этой проблемы? Во многом оно определяется отношением писателя к уходящему в социальное небытие дворянству и идущему ему на смену капиталу, которое он выразил в образах, соответственно, Раневской и Лопахина. В обоих сословиях и их взаимодействии Чехов видел преемственность носителей отечественной культуры. Дворянское гнездо для Чехова прежде всего очаг культуры. Конечно, это еще и музей крепостного права, и об этом говорится в пьесе, но автор видит в дворянской усадьбе все-таки в первую очередь культурное гнездо.
Раневская — его хозяйка и душа дома. Именно поэтому, несмотря на все ее легкомыслие и пороки (некоторые театры даже представляют, что она стала в Париже наркоманкой), к ней тянутся люди. Вернулась хозяйка, и дом ожил, и туда устремились уже, кажется, навсегда покинувшие его прежние обитатели.
Лопахин под стать Раневской. Он чувствителен к поэзии в широком смысле этого слова, у него, как говорит Петя Трофимов, “тонкие, нежные пальцы, как у артиста… тонкая, нежная душа”. И в Раневской он чувствует такую же родственную душу. Пошлость жизни наступает на героя со всех сторон, он приобретает черты ухаря-купца, начинает кичиться своим демократическим происхождением и бравировать некультурностью, что считалось модным в тогдашних “передовых кругах”. Но и он ждет Раневскую, чтобы около нее очиститься, снова выявить в себе художественно-поэтическое начало. Такое изображение капитализма опи-1 ралось на реальные факты. Ведь многие русские купцы и капиталисты, разбогатевшие к концу века, проявляли интерес и заботу о культуре. Мамонтов, Морозов, Зимин содержали театры, братья Третьяковы основали картинную галерею, купеческий сын Алексеев, взявший сценический псевдоним Станиславский, принес в Художественный театр не только творческие идеи, но и отцовское богатство, и весьма немалое. Так и Лопахин — капиталист “нестандартный”. Поэтому и не удалась его женитьба на Варе — они не пара друг другу. Тонкая, поэтическая натура богатого купца и приземленная, буднично-обыденная, целиком ушедшая в прозу жизни приемная дочь Раневской.
И вот наступает очередной социально-исторический перелом русской жизни. Место дворянства занимает буржуазия. Как ведут себя при этом хозяева вишневого сада? По идее, надо спасать себя и сад. Как? Социально переродиться, тоже стать буржуа, что и предлагает Лопахин. Но для Гаева и Раневской это значит изменить себе, своим привычкам, вкусам, идеалам, жизненным ценностям. И поэтому они молчаливо отвергают предложение Лопахина и бесстрашно идут навстречу своему социальному и жизненному краху. В этом отношении глубокий смысл несет в себе фигура второстепенного персонажа — Шарлотты Ивановны. В начале 2-го акта она говорит о себе: “У меня нет настоящего паспорта, я не знаю, сколько мне лет… откуда я и кто я — не знаю… Кто мои родители, может, они не венчались… не знаю. Так хочется поговорить, а не с кем… Никого у меня нет”. Шарлотта олицетворяет будущее Раневской — все это скоро ждет и хозяйку имения. Но и Раневская, и Шарлотта (по-разному, конечно) проявляют удивительное мужество и даже поддерживают бодрость духа в других, потому что для всех персонажей пьесы с гибелью вишневого сада кончится одна жизнь, а будет ли другая — весьма гадательно.
Бывшие хозяева и их слуги ведут себя смешно, а в свете надвигающегося на них социального небытия — глупо, неразумно. Они делают вид, что все идет по-прежнему, ничего не изменилось и не изменится. Это обман, и самообман, и взаимообман. Но этим они единственно могут противостоять неизбежности неотвратимого рока. Лопахин искренне горюет, он не видит в Раневской и даже в третирующем его Гаеве классовых врагов, для него это дорогие, милые ему люди. Общечеловеческий, гуманистический подход к личности доминирует в пьесе над сословно-классовым.
Итак, прошлый мир рушится. А как ведет себя в это время молодежь? У Ани в силу ее молодости самое неопределенное и в то же время радужное представление об ожидающем ее будущем. Она в восторге от болтовни Пети Трофимова. Последнему хотя и 26 или 27 лет, но он считается молодым и, похоже, превратил свою “молодость” в профессию. Иначе объяснить его инфантильность и — самое удивительное — общее признание, которым он пользуется, нельзя. Раневская жестоко, но справедливо выбранила его, в ответ он упал с лестницы. Его красивым призывам верит только Аня, но ее, повторим, извиняет ее молодость. Гораздо больше того, что он говорит, Петю характеризуют его калоши, “грязные, старые”. Но нас, знающих о кровавых социальных катаклизмах, сотрясавших Россию в XX веке и начавшихся буквально сразу после того, как отгремели аплодисменты на премьере пьесы и умер ее создатель, слова Пети, его мечты о новой жизни, подхваченное Аней желание посадить другой сад — нас все это должно привести к более серьезным выводам о сущности образа Пети.
Чехов всегда был равнодушен к политике, как революционное движение, так и борьба с ним прошли мимо него. Но вот в одной из современных постановок Петя появляется в ночной сцене 2-го акта в студенческой фуражке и тужурке и… с револьвером, чуть ли не обвешанный гранатами и пулеметными лентами. Размахивая всем этим арсеналом, он выкрикивает слова о новой жизни так, как выступали комиссары на митингах пятнадцатью годами позже. И при этом он очень напоминает другого Петю, точнее, Петрушу, как называют Петра Степановича Верховенско-го в романе Достоевского “Бесы” (видимо, недаром фамилия чеховского Пети образована из отчества отца Петруши — либерала 40-х годов Степана Трофимовича Верховенского). Петруша Верховенский — первый в русской и мировой литературе образ революционера-террориста. Сближение обоих Петь небезосновательно. Историк нашел бы в речах чеховского Пети и эсеровские мотивы, и социал-демократические нотки. Глупая девочка Аня верит этим речам. Другие персонажи посмеиваются, иронизируют: слишком большой недотепа этот Петя, чтобы его бояться. Да и сад вырубил не он, а купец, желающий устроить на этом месте дачи. Чехов не дожил до других “дач”, устроенных на просторах его и нашей многострадальной родины продолжателями дела Пети Трофимова или Верховенского на многочисленных островах архипелага ГУЛАГ. К счастью, “жить в эту пору прекрасную” не пришлось и большинству персонажей “Вишневого сада”.
Как уже говорилось, для Чехова характерна объективная манера повествования, в прозе его голос не слышен. В драме услышать собственно авторский голос вообще невозможно. Авторская позиция выявляется в самих образах героев. А образы эти не вписываются в традиционные рамки “паразитирующего дворянства”, “хищнической буржуазии” и “прогрессивных молодых сил”.
