Артемий Филиппович Земляника, попечитель богоугодных заведений, с уездным врачом Христианам Ивановичем Гибнером, ни слова не знающим по-русски, лечат больных так, как Бог на душу положит: «Человек простой: если умрет, то и так умрет, если выздоровеет, то и так выздоровеет» — взгляд истинно философский и очень успокоительный. Кроме того, больных содержат так грязно, что они походят на «кузнецов», курят такой крепкий табак, что всегда расчихаешься, когда войдешь, а вместо полагающегося габер-супа «по всем коридорам несет такая капуста, что береги только нос».
Судья Ляпкин- Тяпкин уже пятнадцатый год с честью несет свои обязанности. Если взятки и случались, то не иначе, как борзыми щенками, а «это совсем иное дело». Он страстный охотник и довольно оригинально пользуется своим положением. «Ведь вы слышали, что Чептович с Верховским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь. Травлю зайцев на землях и у того и у другого». Все его дело и ограничивается травлением зайцев; что же касается до дел, собственно относящихся к уездному суду, то там такая путаница, что «сам Соломон не разберется». Если ему и случается когда заглянуть в докладную записку, то приходится только рукой махнуть; а в самом присутствии находится всякая дрянь вроде арапников, висящих над шкапами с деловыми бумагами, гусят, попадающих под ноги просителям, собак и т. п.
У Луки Лукича Хлопова тоже дело обстоит не совсем благополучно. С учителями много возни: «Таков уже неизъяснимый закон судеб; умный человек — или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси».
Беззаботнее всех почтмейстер Шпекин. Он менее других разделяет охватившую всех панику. Не потому, что он совершенно чист, а потому, что простодушен до наивности. Свое дело он ведет также по домашнему, как и все вообще в городе. Он большой охотник до чужих писем и нисколько не стесняется, доставляя себе это невинное удовольствие. Он даже совсем задерживает те письма, которые ему особенно нравятся. При этом он очень далек от мысли, что так делать не следует. Когда судья пугает его, что ему за это достанется, он в испуге восклицает: «Ах, батюшки»
Но … это не западает в него глубоко, и он, хотя и с некоторым страхом и колебанием, но распечатывает письмо самого Хлестакова — поступок, на который никто не мог бы решиться, кроме него.
Дезорганизация административного аппарата полная; вернее, организация его на каких-то совсем особых началах. Принцип этой организации — брать; единственное ограничение — брать по чину; да и то последнее не очень соблюдается. С таким взглядом на службу все так сжились, что он является самым обыкновенным и привычным. Да и откуда было взяться другому? Заброшенные в глушь люди, с очень узким кругозором, награжденные известною властью, предоставленные сами
себе, привыкают распоряжаться доставшимся в их руки добром казенным и обывательским, как своим собственным. Их вполне поддерживает в этом полная бесконтрольность.
Всеобщая распущенность пошла так далеко, что уже помимо всяких взяток и злоупотреблений, они неспособны к тем обязанностям, которые номинально исполняют. Долгие годы обеспеченности и
«ничегонеделания» свели их способности, если какие и были у них, на нет, и они всецело погрязли в еде, травлении зайцев, пересудах и сплетнях. Хорошим дополнением этой картины ничтожества чиновнической среды служат с одной стороны жена и дочь городничего, с другой — Бобчинский и Добчинский. Вот в общих чертах административная физиономия уездного города, в котором происходит действие комедии.
