Поэма «Мертвые души» — самое значительное создание Николая Васильевича Гоголя. Неповторимо своеобразная и оригинальная, она тем не менее связана со многими литературными традициями. Это относится и к содержательной, и к формальной сторонам произведения, в котором все органически взаимосвязано. «Мертвые души» вышли в свет после смерти Пушкина, однако начало работы над книгой совпало со временем тесного сближения писателей. Это не могло не получить отражения в «Мертвых душах», сюжет которых, по собственному признанию Гоголя, был подарен ему Пушкиным. Однако дело не только в личных контактах. Б. В. Томашевский в своей работе «Поэтическое наследие Пушкина» отмечал влияние его художественной системы, которое испытала вся последующая литература «в целом, и, может быть, прозаики больше поэтов». Гоголь в силу своего таланта смог найти собственную дорогу в литературе, во многом отличную от пушкинской. Это необходимо учитывать при анализе пушкинских реминисценций, имеющихся в поэме Гоголя. Здесь важны следующие вопросы: какова роль пушкинских реминисценций в «Мертвых душах»? какое значение они имеют у Гоголя? в чем их смысл? Ответы на эти вопросы помогут глубже понять особенность поэмы Гоголя, отметить некоторые историко-литературные закономерности. Самое общее заключение, которое можно сделать по рассматриваемой теме, состоит в следующем: реминисценции у Гоголя отражают влияние на него Пушкина. Наша задача — разобраться в результатах этого влияния. Под пушкинскими реминисценциями в «Мертвых душах» мы будем понимать все, что наводит в них на сопоставление с творчеством Пушкина, напоминает о нем, а также непосредственный отзвук пушкинских выражений. Другими словами, вопрос о пушкинских реминисценциях у Гоголя есть вопрос связей самобытных творческих миров двух русских писателей, находившихся в отношениях преемственности. В свете высказанных установок посмотрим внимательно на само произведение Гоголя.
Прежде всего мы обращаем внимание на авторское жанровое определение. Мы знаем, что оно было для Гоголя принципиальным. Он подчеркнул это в подготовленной им самим обложке к первому изданию книги. Почему же произведение, по форме напоминающее авантюрный роман, да еще насыщенное большим количеством сатирических зарисовок, все же названо поэмой? Смысл этого верно уловил еще В. Г. Белинский, отметив «преобладание субъективности», которая, «проникая и одушевляя собою всю поэму Гоголя, доходит до высокого лирического пафоса и осветительными волнами охватывает душу читателя…». Перед читателем поэмы разворачиваются картины губернского города, помещичьих Усадеб, а за ними встает «вся Русь», русская действительность того времени. Эмоциональная окраска повествования, проявляющаяся в повышенной заинтересованности автора к тому, что он изображает, сам предмет изображения — современный быт русской жизни — наводят нас на сопоставление центрального произведе- ния Гоголя с центральным произведением Пушкина. И в «Евгении Онегине» Пушкина, и в «Мертвых душах» Гоголя присутст- вуют явно выраженные лирические и эпические начала. Оба произведения своеобразны в жанровом отношении. Свой роман в стихах Пушкин предполагал вначале назвать поэмой. («Пишу теперь новую поэму», — сообщал он в письме Дельвигу в ноябре тысяча восемьсот двадцать третьего года. Чуть позже писал А. И. Тургеневу: «…я на досуге пишу новую поэму, Евгений Онегин, где захлебываюсь желчью».) Окончательное жанровое определение «Евгения Онегина» отразило осознание Пушкиным своего художественного открытия: перенесения в поэзию тенденций, свойственных прозе. Гоголь, напротив, в прозу перенес взволнованную лирическую ноту. Отмеченные тематические и жанровые переклички «Евгения Онегина» и «Мертвых душ» поддерживаются большим количеством разного рода реминисценций, к обзору которых мы приступаем.
Еще одно предварительное замечание. Мы будем рассматривать первый том «Мертвых душ» как самостоятельное произведение, не забывая о его трехчастном замысле, осуществленном лишь частично.
Внимательный взгляд на текст «Мертвых душ» выявляет множество аналогий с романом Пушкина. Вот самые заметные. В обоих произведениях просматривается одинаковая схема: центральный герой из города попадает в деревенскую местность, описанию его пребывания в которой отведено основное место. Конец истории героя наступает там же, где берет начало. Герой возвращается в город, из которого затем скоро уезжает, как Чацкий. Вспомним, что Пушкин оставляет своего героя
В минуту, злую для него.
Сопоставимы сами главные действующие лица. Оба они выделяются на фоне окружающего их общества. Сходны их характеристики. Вот как говорит автор о Чичикове: «Приезжий во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его…» «Опытным светским человеком» выступает Онегин, который имел счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока…
Именно «с ученым видом знатока» рассуждает Чичиков о лошадином заводе, хороших собаках, судейских проделках, бильярдной игре, добродетели, выделке горячего вина, о таможенных надсмотрщиках и чиновниках. За это все объявляют его человеком «дельным», «ученым», «почтенным и любезным» и так далее. Про Онегина
Свет решил,
Что он умен и очень мил.
Дальше Гоголь раскрывает «странное свойство героя». У Пушкина Онегин — «спутник странный», чудак в глазах окружающих. Попутно можно отметить неслучайные соответствия фамилий авторов и их главных героев: Пушкин — Онегин, Чичиков — Гоголь. В двух произведениях важен мотив путешествия главного героя. Однако если Онегин едет от скуки, то Чичикову некогда скучать. Именно параллелизм ситуаций и образов, задаваемый реминисценциями, подчеркивает существенные отличия. Поясним это текстуально. Пушкинские реминисценции явно звучат в описании приготовления Чичикова к губернаторской вечеринке, которое «заняло с лишком два часа времени». Главная смысловая деталь здесь — «такая внимательность туалету, какой даже не везде видывано» — восходит к пушкинским стихам:
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере…
Укажем на продолжение реминисценций: «Таким образом одевшись, покатился он в собственном экипаже по бесконечно широким улицам, озаренным тощим освещением из кое-где мелькавших окон. Впрочем, губернаторский дом был так освещен, хоть бы и для бала; коляска с фонарями, пред подъездом два жандарма, форейторские крики вдали — словом, все как нужно». Приведенная цитата — отзвук стихов XXVII строфы первой главы «Евгения Онегина» :
Мы лучше поспешим на бал,
Куда стремглав в ямской карете
Уж мой Онегин поскакал.
Перед померкшими домами
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Веселый изливают свет
Усеян плошками кругом,
Блестит великолепный дом…
Дальше Пушкин переходит к описанию самого бала, отмечая
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд.
Чичиков, вышедши в зал, «должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный». Перед нами как будто пересказ первой главы «Онегина». Но какого рода этот пересказ, точнее, переложение? Если у Пушкина образ бала вызывает восторженные воспоминания, выливающиеся во вдохновенные строки «Я помню море пред грозою…» и т. д., то Гоголь в аналогичном месте рассказа дает в виде отступления длинное сравнение «черных фраков» с мухами на сахаре. Подобное соотношение можно заметить почти во всех реминисценциях.
Духи в граненом хрустале;
Гребенки, пилочки стальные,
Прямые ножницы, кривые
И щетки тридцати родов
И для ногтей и для зубов
сменяются у второго героя мылом (которым он чрезвычайно долго трет обе щеки, «подперши их изнутри языком») и полотенцем (которым он вытирает лицо, «начав из-за ушей и фыркнув прежде два раза в самое лицо трактирного слуги»). В довершение к этому он перед зеркалом «выщипнул из носу два волоска». Нам уже трудно представить его «подобным ветреной Венере», «вторым Чаадаевым». Это уже совершенно новый герой. Реминисценции показывают его преемственность. Если Онегин несет в себе «недуг, которого причину давно бы отыскать пора», то Чичиковым Гоголь как бы пытается глубже раскрыть этот «недуг», чтобы затем избавиться от него. Мотив очерствения человеческого сердца звучит в «Мертвых душах» с возрастающей силой.
Снижение, доходящее до пародии, играет важную смысловую роль. Любопытно отметить, что «сниженный» герой Чичиков едет на вечер в собственном экипаже, а благородный Онегин — в ямской карете. Может быть, Чичиков претендует на звание «героя своего времени»? Видит ли Гоголь в этом злую иронию, трудно сказать. Ясно одно, он уловил перераспределение позиций в русской жизни и отразил это перераспределение. В другом своем произведении — «Театральном разъезде после представления новой комедии» он говорит об этом прямо: «Стоит вглядеться пристально вокруг. Все изменилось давно в свете… Не более ли теперь имеют электричества чин, денежный капитал, выгодная женитьба, чем любовь?» То, что в романе Пушкина было своего рода фоном — рядовая дворянско-помещичья среда, — у Гоголя вышло на передний план.
Помещики, которых посещает Чичиков, во многом напоминают соседей Лариных, съехавшихся на именины к Татьяне. Вместо «спутника странного» Пушкина, бывшего с ним даже в дружеских отношениях («С ним подружился я в то время»), на сцену выходит герой-«подлец». Авторская стихия в «Мертвых душах» очень напоминает лирические отступления «Евгения Онегина». Гоголь, так же как Пушкин, непрерывно ведет разговор с читателем, обращаясь к нему, комментируя события, давая характеристики, делясь своими раздумьями. Вспомним, например, начало главы шестой, где автор пишет: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту… О моя юность! о моя свежесть!» Разве не звучат в этом отрывке отголоски стихов Пушкина?
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал…
В «Мертвых душах» ощущаются элементы поэтики Пушкина. Укажем на некоторые литературные приемы, характерные для «Евгения Онегина». Прежде всего это ирония. У Гоголя слова имеют прямой и скрытый смысл. Так же, как Пушкин, Гоголь не
скрывает условности своего рассказа. Он, например, пишет: «Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям». У Пушкина:
Я думал уж о форме плана
И как героя назову.
Отсутствует долгая экспозиция, действие начинается сразу (герои в самый первый момент движутся: Онегин «летит на почтовых», Чичиков въезжает на бричке в ворота гостиницы). Многое в героях раскрывается лишь впоследствии (кабинет Онегина в седьмой главе, биография Чичикова — в одиннадцатой). Появляется у Гоголя пушкинский прием особого перечисления при описаниях. «Бричка между тем поворотила в более пустынные улицы… Вот уже и мостовая кончилась, и шлагбаум, и город назади… И опять по обеим сторонам столбового пути почили вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином… затянутся вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны, как мухи, и горизонт без конца…» Сравним:
Вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах,
Отмеченные выше реминисценции свидетельствуют об усвоении Гоголем творческого опыта Пушкина.
Б. В. Томашевский в упоминавшейся уже работе отмечал возможность появления еще одного рода реминисценций из Пушкина — связанных не с законами литературной специфики, а с личным восприятием впечатлений от пушкинской речи, содержащей меткие и разнообразные характеристики. К этому роду мы бы отнесли следующее текстуальное сближение: «Появление его на бале произвело необыкновенное действие».
Меж тем Онегина явленье
У Лариных произвело
На всех большое впечатленье.
С точки зрения пушкинских реминисценций интересно письмо, написанное Чичикову. В целом оно воспринимается как пародия письма Татьяны Онегину, но слова «оставить навсегда город, где люди в душных оградах не пользуются воздухом» отсылают нас к поэме «Цыганы»:
Когда бы ты воображала
Неволю душных городов!
Там люди в кучах, за оградой
Не дышат утренней прохладой…
Эта реминисценция содержит не один пушкинский мотив, но, затрагивая различные элементы мира Пушкина, как бы создает его обобщенное представление. В гоголевской ситуации он кажет. ся опошленным. Гоголь, видимо, чувствовал интуицией художника то, что в категорической форме выразил Белинский в тысяча восемьсот тридцать пятом году, объявив его главой литературы. Пушкинское время, надо было понимать, прошло. Гоголевский период в литературе нес совсем другой колорит. Пушкинские герои в новой ситуации не могли восприниматься серьезно. Пушкин также не прошел мимо проблемы нового героя типа Чичикова. Еще до гоголевского персонажа в «Пиковой даме» был выведен Германн, для которого страсть к достижению богатства заслоняет все человеческое. «У него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля». В четвертой главе пушкинской повести мы читаем о Герман- не: «Он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона». В «Мертвых душах» на совете чиновников «нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона». Эта чрезвычайно важная реминисценция связывает образ Чичикова с образом Германца и помогает понять сущность первого с помощью второго. Аналогия Германна и Чичикова (у которого тоже должна быть душа Мефистофеля) усиливается сравнением (через Наполеона) с антихристом. Кто-то сказал, что «Наполеон есть антихрист и держится на каменной цепи… но после разорвет цепь и овладеет всем миром». Так разнообразные реминисценции формируют синтетический образ нового героя, на основе осмысления пушкинской литературной традиции. Еще одна составляющая этой традиции сложно переосмыслилась Гоголем в «Повести о капитане Копейкине». Капитана Копейкина заставляют встать на путь разбоя серьезнейшие жизненные обстоятельства. Ситуация, во многом напоминающая «Дубровского». Повесть, имевшая сложную творческую историю, в первоначальной редакции содержала в финале четкую сюжетную реминисценцию из «Дубровского»; накопив денег, Копейкин уезжает за границу, откуда пишет письмо государю с просьбой простить его сообщников. Параллель Копейкина (которого соотносят с Чичиковым) и Дубровского важна для понимания «разбойничьего» элемента в Чичикове. Этот элемент сложно двоится на романтически-благодушную и уголовно-злодейскую стороны. В «Повести о капитане Копейкине» своеобразно отозвались пушкинские стихи из «Медного всадника», посвященные Петербургу. «Там шпиц эдакой какой-нибудь в воздухе; мосты там висят эдаким чертом, можете представить себе, без всякого, то есть, прикосновения». Какая это потрясающая пародия на великолепный гимн Пушкина, в котором есть такие слова:
Мосты повисли над водами;
и светла
Адмиралтейская игла.
В петербургской повести Пушкина гибнет «маленький» человек. Во вставной повести Гоголя другой «маленький» человек находит в себе силы выстоять. Пушкинский сюжет трагичнее, но он сохраняет наряду с безыскусственностью и простотой какой-то возвышенный взгляд на вещи. Мир Гоголя — совершенно другой. Реминисценции подчеркивают это отличие. Однако в главном — в раздумьях о будущем России — два великих писателя оказываются созвучны. «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься?.. Эх, кони, кони, что за кони!., дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии… Русь, куда ж несешься ты? дай ответ» .
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин Судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
Россию поднял на дыбы?
В заключение отметим еще одну пушкинскую реминисценцию при описании приезда Чичикова в Маниловку: «Вид оживляли две бабы, которые… брели по колени в пруде… Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный… Для пополнения картины не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды…» Элементы этого пейзажа заставляют вспомнить нас «Графа Нулина»:
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом;
Три утки полоскались в луже;
Шла баба через грязный двор
Погода становилась хуже…
Так пушкинские реминисценции в «Мертвых душах» Гоголя отразили творческое усвоение им художественного опыта Пушкина, давшего громадный толчок развитию русской литературы.
