Эта часть надолго задержала внимание Толстого при создании ранней редакции романа. Многое там рассказано о Пьере: как изменилась его внешность, как его допрашивал Даву (близко к завершенному тексту), какой ужас вызвала у Пьера казнь поджигателей. Но ничего почти не было известно о людях, окружавших его в плену. Упомянуты лишь старик-чиновник, пятилетний мальчик, которого Пьер спас, и солдат-сосед, научивший Пьера завязывать веревочкой на щиколотках серые чужие панталоны. Пленный солдат ничем еще особенно не выделяется и в жизни Пьера роли но играет. Много позднее он преобразится в Платона Каратаева, а в ранней редакции тема Каратаева едва намечена. Подробно описано, как пришел в балаган к Пьеру ого «тайный друг» Пончини; изложена их босо да. После разговора с французом Пьер «еще долго думал о Наташе, о том, как в будущем он посвятит всю жизнь свою ей, как он будет счастлив ее присутствием и как мало он умел ценить жизнь прежде».
Главная мысль в работе над этой частью (когда спустя два года Толстой начал подготовку тома к печати) — связать впечатления Бородина и впечатления плена, показать, как «в эти четыре недели плена, лишений, унижений, страданий и, главное, страха Пьер пережил больше, чем во всю свою жизнь», и как все испытаршя отразились на его отношении к жизни, дав то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. «Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении. Он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования в наборной рукописи добавлено: «в романтической любви к Наташе», он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через страдания физические и нравственные, через ужасные полчаса, которые он провел с мнимыми поджигателями на Девичьем поле». Таким вступлением начался теперь рассказ о Пьере.
Сцена допроса и расстрела «поджигателей» не только по содержанию, но и текстуально была с самого начала близка к окончательному тексту. Предметом напряженнейшей работы оставался глубокий переворот в сознании Пьера, свершившийся после «преступного убийства», которое он видел. Рукописи говорят, как долго, и главное, взволнованно трудился над этим Толстой.
Казнь «поджигателей» стала самым сильным толчком к перемене мировоззрения Пьера. «Был казнен, казалось, тот старый человек, которого так тщетно пытался победить в себе Пьер посредством масонских упражнений». В нем теперь жил «новый, другой человек».
В тот же день Пьер познакомился и сблизился с товарищами по плену — солдатами, крепостными и колодниками, и в этом сближении нашел «еще не испытанные им интерес, спокойствие и наслаждение». Ему доставляли наслаждение «обед из соленых огурцов», «тепло, когда оп укладывался рядом со старым солдатом», «ясный день и вид солнца и Воробьевых гор, видневшихся из двери балагана». Еще более детально анализируются «нравственные наслаждения» Пьера: на душе у него теперь «ясно и чисто», и те мысли и чувства, которые прежде ему казались важными, были как будто «смыты». Он понял, что «для счастья жизни нужно только жить без лишений, страданий, без участия в зло, которое делают люди, и без зрелищ этих страданий».
Толстой долго искал, как начать знакомство Пьера с Каратаевым, и, главное, как точно определить то впечатление, которое произвело на Пьера это знакомство. Вначале сцена в балагане была построена иначе, нежели в окончательной редакции: не в хронологической последовательности развивалось действие. Раньше, чем рассказать об обстановке и людях, среди которых очутился Пьер, автор сообщил о состоянии Пьера в «новом товариществе пленных»: он «почувствовал в первый раз, что все те условные преграды — рождения, воспитания, нравственных привычек, которые до тех пор отчуждали его от товарищей, были уничтожены». И самое основное, к чему автор вел Пьера, также было заранее известно: «Прежде Пьер старался сблизиться с народом, теперь же вовсю не думал о нем; сближение ото сделалось само собою и доставило Пьеру новые неиспытанные им до сих пор наслаждения».
Раскрыв вступлением свою идею, Толстой сообщил, что «из числа 23 человек самых разнообразных характеров и званий: офицеров, солдат, чиновников, которые потом как в тумане представлялись Пьеру, в памяти его остался навсегда унтер-офицер Томского полка, взятый французами в госпитале, с которым он особенно сблизился. Унтер-офицера этого звали Платон Каратаев». В воспоминании Пьера он «остался олицетворением всего русского, доброго, счастливого и круглого». Затем нарисован внешний портрет Каратаева и определен его духовный облик как идеал народной житейской мудрости. Он был, пишет Толстой, «как бы живой сосуд, наполненный чистейшей народной мудростью». Поговорки, которыми с первого варианта насыщена речь Каратаева, также были «большей частью изречения того свода глубокой житейской мудрости, которой живет народ». Пьер «никому с таким удовольствием и подробностями не рассказывал свою жизнь,
Толстой пытался было раскрыть, что разумелось под понятием «прежде»: «во время сражения и после в Москве во время выхода народа за Трехгорную заставу», но тотчас отказался от толкования — и без того ясно, что означало это «прежде».