«Пьеса Алексея Максимовича Горького «Мещане» — не просто дебют Писателя в драматургии, — ею открывается новая общественно-политическая линия», — писал видный режиссер К. С. Станиславский.
Пьеса начинается многозначительным диалогом Татьяны и Поли о герое. Поля, слушая чтение Татьяны, замечает: «А я бы такого не полюбила …нет! Скучный он… И все жалуется… Неуверенный потому что… Мужчина должен знать, что ему нужно делать в жизни…» Татьяна спрашивает: «А… Нил — знает?» И Поля уверенно отвечает: «Он знает!»
«Он знает!» — вот что услышал русский читатель и зритель после грустно-лирических монологов чеховских героев о безысходности настоящего и о далеком прекрасном будущем, к которому они не ведали путей. Нил предстал как живое олицетворение будущего, приблизив его, заставив поверить в его реальность. Драматург создал героический образ человека, уверенного в «своей силе и в своем праве перестраивать жизнь и все ее порядки». Рабочий Нил и Поля, способная «на всякое геройство», — «главные фигуры» пьесы, так сказано в авторских пояснениях к спектаклю.
Истинные герои — Нил и Поля, но почему же пьеса называется «Мещане»? В этом-то и скрыт глубокий исторический смысл, точно так же, как и в том, что грандиозная горьковская эпопея о почти полувековой истории России названа «Жизнь Клима Самгина». Горький отмечал, что главный враг жизни не капитал, а «холопы» его, почтенные мещане, желающие доказать в интересах своего личного счастья невозможность иного порядка жизни. Свое время Горький называл «временем суда» над мещанством, над его «строем души», его идеологией, моралью, этикой.
В доме Бессеменова поклоняются деньгам, здесь царит культ вещей и скопидомства. Здесь идет борьба представителей двух идеологий: индивидуалистов, лелеющих свое трусливое «я», и человека, вместившего в душе своей всю боль и радость жизни. Прекрасное и трагическое одинаково чужды мещанскому сознанию. Мещанин лишен идеалов, он ни во что не верит, не может, не в силах верить. «Я родилась без веры в сердце», — беспомощно сетует Татьяна Бессеменова, ища сочувствия. Ее подруга Цветаева угадывает причину мнимой «психологической» сложности молодого поколения Бессеменовых. «А может быть — ты боишься верить… ведь вера — обязывает…» Да, и Татьяна, и Петр Бессеменовы боятся ответственности, перемен, стремятся к покою «внутри и вне себя». «Мое желание вмешаться в самую гущу жизни… месить ее и так и эдак», — вдохновенно, с упоением говорит Нил. «Ничего не могу изменить, ничего не в состоянии внести», — лепечет Петр, растерянно и вяло.
Петр и Нил. Их поединок представляет интерес, он перспективен, ибо продолжится в будущем, когда противники встанут по разные стороны баррикады. Петр — олицетворение иллюзорных надежд мещанства. «Ты — опора нам», — заклинает старик Бессеменов, обращаясь к сыну. Но Петр мечется между «хочу» и «должен». Младший Бессеменов, «бывший гражданином полчаса», — злобствующий индивидуалист: «Общество? Вот что я ненавижу!» Невольными судьями столкновения Петра и Нила выступают все действующие лица пьесы. Старик Бессеменов, не ведая сам, дает точную оценку и сыну, и Нилу. О Петре он говорит так: «Научился презрению ко всему живущему, а размера в действиях не приобрел». А о Ниле: «Он дерзок… он — разбойник, но — человек с лицом!»
От первого до последнего действия пьесы идет нравственный суд Человека над мещанином. «У вас — с тоски помрешь… ничего вы не делаете… никаких склонностей не имеете», — Говорит Бессеменовым Перчихин. «Вы ржавчина какая-то, а не люди!» — говорит Елена. Моральные, этические диалоги-поединки мещан вырастают в политический спор «образцового мещанина» Бессеменова и Нила о хозяевах жизни, о несправедливости строя, при котором «честными людьми командуют свиньи, дураки, воры».
В пьесе ясно звучит мысль о грядущей революции, и солистом в этом историческом действе будет Нил.