В связи с этим особенно важным представляется определение писателем своего художественного метода как изображения жизни сквозь «видный миру смех» и «незримые… слезы». Вершины мастерства Гоголь достигает, когда описывает Плюшкина, опустившегося в моральном падении на самое дно жизни. Герой смешон в своем засаленном халате, с чулком на шее, похожий на ключницу. Но более он страшен. При виде этой «прорехи на человечестве» сам писатель не в силах сдержать слез. «И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! мог
так измениться! — восклицает он. — …Все похоже на правду, все может статься с человеком».
Немало пошлого, нелепого видит автор в заседаниях чиновников. Он очень тонко высмеивает всю эту пошлость: «В собравшемся на сей раз совете очень заметно было отсутствие той необходимой вещи, которую в простонародье называют толком».
А вот размышления о Чичикове: «…Пора …припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца!» И припрягает, да так, как никому до Гоголя не удавалось.
А сколько видит он лицемеров, лжепатриотов, заверявших в своей любви к Родине! Это они, едва «появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда… подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом?»»
И все-таки Гоголь прежде всего любящий сын своей Родины. «В «Мертвых душах», — писал Белинский, — везде ощущаемо и…осязаемо проступает его субъективность.., которая в художнике обнаруживает человека с горячим сердцем…» Под «субъективностью» критик понимал не выражение узколичных, мелких чувств, «до которых никому нет дела», а страстное, непримиримое отрицание художником всего косного, пошлого и такую же страстную защиту им всего прогрессивного в жизни общества, уверенность писателя-патриота в великом будущем России.
Сам Гоголь настаивал на показе действительности во всей ее сложности, в неразрывном единстве «высокого» и «низкого», комического и трагического. Размышляя о роли писателя и его творчества в начале седьмой главы, Гоголь, признавая «сладкое обаяние» романтических произведений, тем не менее избирает другую судьбу: судьбу писателя, «дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину…повседневных характеров…» Следовательно, Гоголь определяет для себя путь реалистического творчества, и вместе с тем в гоголевском реализме продолжает жить романтическое начало, определяя «высокий» настрой его поэмы.
Итак, «субъективность» автора, которая ощущается в «Мертвых душах», носит не только отрицающий, но и утверждающий характер. Пошлость, пустота, мерзость жизни еще более рельефно вырисовываются на фоне возвышенных лирических строк. Этот композиционный прием (прием контраста) применен Гоголем с большим мастерством. Благодаря такому резкому противопоставлению мы еще лучше уясняем отталкивающие черты героев «Мертвых душ».
«Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе… ничто не обольстит и не очарует взора», — с горечью в сердце говорит писатель. Но постепенно образ Руси все более расширяется, наполняется эмоциональным содержанием, лирическим движением: «Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце?» Этой силой была искренняя любовь к Родине и народу, а вместе с тем и ощущение их грядущего величия. Звала и хватала русская песня за сердце великого художника, потому что в ней чувствовались и слышалась не только тоска, но и «живой и бойкий русский ум». Бедной и отсталой была Россия, но Гоголь мечтал о другой, перед которой, «косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Писатель верил в будущее России, в творческие силы народа. Об этом говорят его проникновенные слова: «Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» Обращение к Руси было выражением сильнейшего, действенного патриотизма Гоголя. Но с особой поэтической силой и выразительностью образ Родины возникает в конце первого тома, в знаменитом лирическом уподоблении России «бойкой, необгонимой» «птице-тройке», несущейся навстречу вольной, счастливой жизни.
Финал поэмы преисполнен глубокого смысла и символического значения: «птица-тройка» воплощает
собой могучие, неисчерпаемые силы России, олицетворяет сущность русского национального характера. Правда, идеал лучшего будущего для писателя был не совсем ясен, поэтому образ «птицы-тройки» романтически определял мечту Гоголя об иной жизни.
Писатель не знает, куда несется Русь-тройка. И поэтому в эпическое повествование, в подробный рассказ о России «мертвых душ» вливается романтическая струя. Это и тоска по идеалу, и состояние творческого вдохновения, и восторженное созерцание природы, и влюбленность в прекрасное, и грустные, наполненные лиризмом, воспоминания о прошедшей юности: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту…» Воспоминания грустны потому, что Гоголь любил юность, энергичную и кипучую, но она уже минула. От нее остался тот оптимизм, который ощущаешь, читая писателя.
Лирические отступления не уводят от основной мысли, а лишь еще более углубляют ее. Вот в жизни Чичикова, в дороге, мелькнул единственный светлый образ блондинки. В связи с этим автор, как бы между прочим, размышляет о значении мечты, озаряющей жизнь, о видении «блистающей радости», которая хоть раз появится в жизни человека и оставит в ней неизгладимый след. Писатель поэтизирует период юности — «романтический» период человеческой жизни и призывает забрать «с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество… все человеческие движения».
Не раз возникает в повествовании тема дороги, которая органически связывается писателем с темой России, с раздумьями автора о своем труде и призвании, с сожаленьями, надеждами. Дорога пробуждала творческие силы Гоголя, была психологической потребностью художника, давая ему необходимые впечатления, настраивая на высокопоэтический лад: «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!» Образ «дороги» был тесно связан с общей идеей поэмы, служил символом движения, стремления вперед по пути нравственного совершенствования.
И еще немало размышлений автора, рассыпанных по всей поэме: то он иронически рассуждает о «толстых» и «тонких» представителях дворянства, о «господах большой руки» и «господах средней руки», о «тонкостях» обращения с людьми разного типа, о языке дам города N. о «странностях» господ чиновников, о «читателях высшего сословия», о человеческих страстях, то говорит о «метко сказанном» русском слове и русской песне — все это естественно вплетается в повествование.
В целом о лирических отступлениях, принимая во внимание также простоту языка, доступность, точность выражений, само построение фраз, можно сказать: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»
Подводя итог всем рассуждениям, необходимо сказать, что отступления Гоголя, как нельзя лучше, раскрывают его характер, его стремления, внутренние переживания и, конечно, проблемы, которые автор по-своему решает в «Мертвых душах».
Невозможно разобрать каждое лирическое отступление в отдельности, как и невозможно в коротком сочинении дать оценку каждому отрывку: в поэме множество и больших, и немногословных авторских отступлений, оценок, замечаний, каждое из которых требует и заслуживает особого внимания, ибо в них затронуто множество тем и проблем. Но в каждом мы находим одну из черт дорогого нашей памяти писателя — истинного гуманиста, поэта-гражданина, патриота, гениального сатирика и тончайшего лирика.
