Чтобы ответить, кто же такой Чичиков и каково отношение к нему автора поэмы «Мертвые души», приглядимся к названию произведения Н. В. Гоголя — «Мертвые души» и подзаголовку — «поэма».
Явный смысл названия указывает на аферу Чичикова: пользуясь тем, что до новой переписи умершие крепостные документально учитывались как живые, герой Гоголя хочет «на бумаге» вступить во владение ими для различных махинаций — в частности, для получения денег под залог из опекунского совета. Исходя из этого смысла названия, Чичиков — плут, герой плутовского романа; цель произведения в таком случае — сатирическая, а главный герой — инструмент сатиры. Такой сюжет, подсказанный автору, по его собственному свидетельству, Пушкиным, действительно предоставлял большие возможности для сатирического обобщения. Во-первых, это возможность показать Русь «с одного бока»: через путешествующего плута можно панорамно охватить русскую
жизнь, дать типы помещиков и чиновников, картины нравов и привычек. Во-вторых, это возможность создать сгущенный образ российской бюрократической системы, в которой все ирреально и фиктивно, в которой бумажные «мнимости» замещают человека.
Если перед нами плутовской роман с уклоном в сатиру, то Чичиков — всего лишь пошляк (правда, «гигантского калибра»), «подлец», попавший в глупое положение. Так о нем и пишет В. Набоков: «Колоссальный шарообразный пошляк Павел Чичиков, который вытаскивает пальцами фигу из молока, чтобы смягчить глотку, или отплясывает в ночной рубашке, отчего вещи на полках содрогаются в такт этой спартанской жиге (а под конец в экстазе бьет себя по пухлому заду, то есть по своему подлинному лицу, босой розовой пяткой, тем самым словно проталкивая себя в подлинный рай мертвых душ), — эти видения царят над более мелкими пошлостями убогого провинциального быта или маленьких подленьких чиновников. Но пошляк даже такого гигантского калибра, как Чичиков, непременно имеет какой-то изъян, дыру, через которую виден червяк, мизерный ссохшийся дурачок, который лежит, скорчившись, в глубине пропитанного пошлостью вакуума».
Так что же? Чичиков — пошляк? Да. Только ли? Нет. Снова приглядимся к названию: есть ли у него скрытый смысл? Конечно: из бюрократически-бездушного значения слова «душа» (некая абстрактная человеческая единица, за которую с помещика изымается налог) выглядывает прямое значение — «душа человека», в бессмертие которой автор не мог не верить. Даже цензура испугалась этого второго смысла названия: душа, сказали Гоголю, не может быть мертвой. Вслед за цензурой должен был испугаться читатель: второй смысл названия действительно страшный. От названия протягивается нить к повествованию: в нем разворачивается тема смерти (во всей многозначности этого слова). Проводником этой темы становится Чичиков, о котором исследователь Гоголя Ю. Манн пишет следующим образом: «Чичикова интересует не скрытая сторона жизни, но нечто большее: ее противоположность — «смерть». Ловец мертвых душ, следопыт смерти, Чичиков обостряет внимание к запретному до гротескной кульминации. Уже первые же расспросы Чичикова в городе NN фиксируют необыкновенное умонастроение, превышающее степень традиционного интереса к скрытой стороне жизни: приезжий «расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии, .повальных горячек, убийственных каких-нибудь лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такой точностью, которая показывала более чем одно простое любопытство». В дальнейшем «странное» направление интереса Чичикова всячески подчеркивается и варьируется ».
В этом контексте «пошлость» выходит за грань просто комического и начинает восприниматься как атрибут «смерти» (в предельном смысле этого слова — «смерть души»). Тема пошлости, удвоенная («пошлость пошлого человека») и абсолютизированная (еще о «Ревизоре» Гоголь говорил, будто публику испугала «пошлость всего вместе»), ведет человека вниз по лестнице мирозданья: лица превращаются в животные «рыла», «рыла» — в бездушные вещи.
А самый «низ» этой лестницы — в аду. Если так, кто же тогда Чичиков? Не просто подлец («пора припрячь и подлеца»), а еще и мелкий бес, адский прислужник.
Но это еще не все — далеко не все. Ассоциация с адом возникает не случайно. Вдумаемся: «Мертвые души» — не плутовской роман, да и не роман вовсе, а поэма. Вот как об этом пишет сам Гоголь: «Вещь, над которой сижу и тружусь теперь… не похожа ни на повесть, ни на роман… Если бог поможет выполнить мне мою поэму так, как должно, то это будет первое мое порядочное творение». Почему поэма? «Мертвые души» задумывались по аналогии с «Божественной комедией» Данте — в трех частях: первая часть — «Ад», вторая часть — «Чистилище», третья часть — «Рай». Замысел, таким образом, не ограничился изображением «ада», «пошлости пошлого человека», предел его — спасение этого самого «пошлого человека». Кого же конкретно из первой части «Мертвых душ»? Чичикова прежде всего. Что же указывает на это в тексте первой части?
Первое, что отличает Чичикова (наряду с Плюшкиным) от остальных персонажей поэмы, это наличие у него прошлого — биографии. Биография Чичикова (так же, как и Плюшкина) — это история «падения души»; но если душа «пала», значит, была когда-то чистой, значит, возможно ее возрождение — через покаяние.
Что необходимо для покаяния, для очищения души? Внутреннее «я», внутренний голос. Право на душевную жизнь, на «чувства» и «раздумья» тоже имеют только Плюшкин (в меньшей степени) и Чичиков (в большей степени). «С каким-то неопределенным чувством глядел он на домы…»; «неприятно, смутно было у него на сердце…»; «какое-то странное, непонятное ему самому чувство овладело им» — фиксирует Гоголь моменты «интроспекции» (внутреннего голоса) у своего героя. Мало того: нередки случаи, когда внутренний голос Чичикова переходит в авторский голос или сливается с ним —- например, отступление об умерших мужиках Соба- кевича или о встретившейся Чичикову девушке («Из нее все можно сделать, она може!1 быть чудо, а может и выйти дрянь, и выйдет дрянь!»).
Как герой поэмы, Чичиков перестает быть одномерным. В пошлости и мелком бесовстве «подлеца» мерцают блики «живой души», для которой возможно восхождение — которой предстоит восхождение в последующих томах поэмы. Обратим внимание на то, как автор «Мертвых душ» переходит к знаменитому отступлению о «птице-тройке», завершающему первый том «Мертвых душ». Селифан погнал коней; Чичиков улыбнулся, «ибо любил быструю езду»; и тут же — авторское обобщение: «И какой же русский не любит быстрой езды?» Далее: «Эх, тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал?» И наконец, предельный, под стать грандиозной поэме, план обобщения: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонная тройка несешься?» От Чичикова с его бричкой к таинственно-патетическому вопрошанию: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа». Получается, что и Чичиков причастен к этому «полету», а значит, и к «тайне»: он не застыл, не завершился, он открыт для перерождения и о судьбе его стоит вопрошать.
Первый том «Мертвых душ» начинается с загадки: «два русских мужика» обсуждают, доедет ли колесо чичиковской брички до Москвы; а завершается той же бричкой, тем же словом — «русский», слившимся в «Русь-тройку», — и снова загадкой, выросшей до грандиозного символа: «Русь, куда ж несешься ты?» Кто же такой тот, кто в этой бричке находится, — Чичиков? Да, пошляк, да, мелкий бес — но и загадка. Вот как откликнулся на нее Герцен: «Там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых испарений, там он увидит удалую, полную сил национальность».
