Позвольте мне несколько уклониться от темы или развернуть ее чуть в обобщенном ракурсе: «Что значит для нынешней молодежи поэзия Цветаевой?» Я смело отвечу, что поэтесса Марина Цветаева давно уже не наша современница по вкусам и духу. С появлением «культуры городской улицы» у молодежи нет ни малейшей надежды, что девушка-рэперша с косичками-дредами хоть случайно коснется лирики Цветаевой. Потому что поэтическая личность поэтессы сформировалась в высококультурной семье на пике развития духовной культуры России. В 21-м веке эта культура даже на академическом олимпе долго не удержится, а останется лишь достоянием единиц.
В стихах Цветаевой слишком много девичьей сладости:
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, —
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
После Первой мировой войны и двух русских революций в букете вкусов поэтессы станет преобладать горечь рябины, а то, что земляника кладбищенская, станет пророчеством грозных бед, ожидавших страну и саму поэтессу.
Марина Цветаева вернулась к самой широкой аудитории слушателей в значительной мере через масс-культуру, из пошленькой комедии Эльдара Рязанова «Ирония судьбы…» очаровательным романсом:
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не поплывет под нашими ногами.
Марина Цветаева незаметно для нас раздвинула и границы и возможности поэтической речи в русском языке. Хорошо это или плохо? Однозначного ответа не будет. Хорошо, что русская лирическая (девичья) поэзия достигла таких заоблачных высот. Плохо, что эта высота подавляет первые пробы пера современных поэтесс, если они вообще отважатся прикоснуться к миру утонченных переживаний да еще захотят придать своим строкам изысканность. Думаю, они неизбежно придут к строкам, которые будут неотличимо схожи с цветаевскими, и только вызовут брюзжание критиков и насмешку читателей. Поэтому Цветаева навсегда останется в русской поэзии последним великим трагическим романтиком, которому всего ближе осенние мотивы.
Цвет горечи и разлуки для Цветаевой всегда будет красным, как революционные флаги и кровь. И еще в стихах послереволюционного периода появится неотвязная горечь, что воедино сливается в поэтический образ ярко-красных кистей рябины на черных ветках, давно утративших живую листву. Кисточка рябины, словно заклятье судьбы для поэтессы и ее несчастной родины:
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
В отличие от своей современницы и, можно сказать, подруги — соперницы Анны Ахматовой, Марина Цветаева до трагического конца не удаляет музыкальную сладость из своих певучих строк. Ведь наряду с горечью у рябины после морозов появляется и сильный сладковатый привкус. Мир детства и юности Марины Цветаевой был искренне музыкальным. Ведь на начало 20-го века приходится расцвет русской музыки. Поэтому для Цветаевой вполне естественно воспринимать окружающий мир прежде всего на слух и понимать скрытую гармонию в мелодических переливах. Для поэзии «серебряного века» музыкальность вообще была органически присуща, даже, как ни странно, стихам Маяковского. Музыкальность поэзии Цветаевой нарочито стремится избавиться от слащавой мелодичности и напевности, поэтесса использует для этого так называемые «синкопы»:
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…
Довольно странно, хотя и закономерно, что поэзия Цветаевой была почти всегда неизвестной широкому читателю — ни до революции, ни в революцию, ни в эмиграции. Уровень поэтического восприятия во всем мире настолько снизился, что всплеск ошалелой любви к поэтическим строкам в эпоху «молодежной» революции 60-х годов 20-го века не на шутку напугал сильных мира сего как в мире капитализма, так и в странах социализма. На последней волне этого всплеска Марину Цветаеву, как драгоценную жемчужину, выбросило к ногам читателей. И с тех пор, увы, ее поэзии осталось только храниться на витринах для всеобщего обзора.
У потомков не хватит никаких средств, чтобы стать обладателями этого бесценного наследства. Оно снова утечет в щели нашей прохудившейся культуры:
Через край — и мимо
В землю черную, питать тростник.
А тростник, как известно, тот же бурьян (если этот тростник не сахарный, разумеется). Но в любом случае — сахар вреден, это «белая смерть», как говорят умные врачи. Поэтому для нынешнего поколения классиком становится Виктор Цой. Его стихи безвредны для духовного здоровья, потому что никак не усваиваются, подобно колбасе с добавками целлюлозы.
