Некоторые современники Н.Гоголя считали, что драматург, по цензурным соображениям, написал аллегорию, что под видом уездного города им изображена столица русской империи — Петербург. Едва ли это так: Гоголю, по складу его творческой манеры, была чужда аллегория Сила пьесы — не в иносказательных намеках, а в особом принципе отбора жизненных явлений. Свой «уездный город» писатель однажды назвал «сборным городом всей темной стороны». В частности, он уделил большое внимание его устройству.
Современники Гоголя увидели в городе жизнь Петербурга Многие провинциальные зрители отождествляли его с жизнью своего города, уездного или губернского. Режиссер Всеволод Мейерхольд — в своей знаменитой постановке «Ревизора» 1926—1927 годов — расширил его смысл до жизни всей дореволюционной России. В постановках «Ревизора» за границей, начавшихся еще в середине XIX века, комедия зачастую воспринималась (иногда с прямой адаптацией, приспособлением текста) как отображение жизни своего города, своей страны.. Все эти значения как бы разом уместились в одном гоголевском образе города благодаря его типичности и — теперь это можно сказать уверенно — всечеловеческой широте.
Вот почему драматург считал, что в его комедии «и сцена, и место действия идеальны», хотя трудно представить себе что-либо более конкретное и более национальное, чем гоголевский город.
Широта обобщения в «Ревизоре» возрастала и благодаря следующей особенности творческой манеры Гоголя. Обычно до него комедиографы противопоставляли порочным и развращенным персонажам мир настоящей, честной жизни. Противопоставляли или прямо, вводя в действие так называемых добродетельных героев, или скрытно, когда присутствие этих героев чувствовалось за сценой. Гоголь не сделал ни того, ни друго го. Мало сказать, что он отказался от идеальных, добродетельных персонажей, — драматург не оставил для них возможности существования и за сценой, вне действия комедии.
В «Ревизоре» нет даже намека на то, что где-либо, в каком-либо дальнем или близком углу обширного русского государства жизнь протекает не так, как в городе, по иным законам и правилам. Все в пьесе предстает как общепринятое. И городничий и чиновники твердо знают, что нужно делать с прибытием ревизора: нужно давать взятки, задабривать, пускать пыль в глаза. Эти средства и раньше оправдывали себя, при наезде других высокопоставленных лиц; помогут они и на этот раз. Конечно, вполне могло бы случиться и так, что ревизор не взял бы. Но тот, с кем случилось бы подобное, знал бы, что это просто его личное невезение. (Мало ли какие бывают соображения у ревизора! Например, городничий, не умея вначале найти «подход» к Хлестакову, мог подумать, что тот просто набивает себе цену.) В правильности же и эффективности выбранных мер никто из чиновников не сомневается.
Не сомневаются в этом и купцы, мещане — те, кто выступает в пьесе в роли обиженных и просителей. Купцы жалуются «ревизору» на городничего не за то, что он берет взятки («мы уж порядок всегда исполняем»), а за то, что он чересчур лютует в своей алчности — «не по поступкам поступает». Зная «порядок», они и к «ревизору» явились с подношением.
Гоголь говорил позднее, что на сценическую площадку «Ревизора» «из разных углов России стеклись… исключения из правды, заблуждения и злоупотребления». Но сконцентрированные в пьесе «исключения/’ из правил приобрели характер обыденности, нормы. Словам, мы опять сталкиваемся с необычайной широтой гоголевского обобщения и снова убеждаемся, что перед нами не простой город, а «сборный».
Гоголевский город живет невиданно напряженной жизнью, он взволнован необычайным событием. Это событие — ожидание, прием и проводы ревизора.
Гоголь создает тем самым «общую» завязку пьесы, которую он сознательно противопоставлял «частной».
Пример частной завязки — любовная интрига, затрагивающая, самое большее, интересы нескольких людей, молодых любовников, а также их родных или слуг, помогающих (или препятствующих) соединению любящих. Вот почему Гоголь считал, что любовная завязка — «точный узелок на уголке платка». «Ревизор» же, говоря словами драматурга, вяжется «всей своей массою в один большой, общий узел».
Иначе и не могло быть в пьесе, в поле зрения которой — не семья, не дружеский круг, а целый город, да еще «сборный»!
