Не может быть, чтобы со временем человеческое общество не поняло всю бессмысленность и жестокость войн.
А.С. Пушкин
Неприятие автором «Войны и мира» привычной в литературе и искусстве эстетизации военных действий отмечалось многими. Как известно, война для Л.Н. Толстого — «противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие». Эта центральная идея «Войны и мира» в XIX веке вызывала возражения. Военные историки говорили, что мир в истории человеческого общества составляет скорее исключение.
Однако понимание Толстым войны — подлинно историческое. В его понимании нормой человеческого бытия является мир, война же противна истинно человеческой природе, подлинному разуму. Но последним, по мысли автора «Войны и мира», противостоят социальные установления, приводящие к разъединению людей или их объединению в ненормальные, неестественные сообщества, в которых внешнее, показное подавляет внутреннее, существенное. Общество, допускающее войну, недостаточно человечно — к этой мысли подводит нас автор романа эпопеи.
Правда, Толстой не отрицает стройной красоты воинского механизма. Без всякого осуждения говорит он о том, как солдаты после тридцативерстного перехода всю ночь готовились к смотру под Браунау, так что «к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, представлял стройную массу двух тысяч людей, из которых каждый знал свое место, свое дело, из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой». Свое воздействие воинская эстетика оказывает и на Андрея Болконского, который накануне Аустерлицкого сражения «не мог равнодушно смотреть на знамена проходящих батальонов». Я думаю, что в этих своих мотивах «Война и мир» развивает традиции пушкинских поэм «Полтава» и «Медный всадник».
Но главным образом показана в «Войне и мире» оборотная сторона, мрачная изнанка такого рода красоты военных действий. Так, Пьер, привлеченный «красотой зрелища» на батарею Раевского, сталкивается с войной во всем ее ужасе и безобразии. Ростову, ставшему свидетелем блестящей атаки кавалергардов под Аустерлицем, «страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей, юношей, офицеров и юнкеров… после атаки осталось только осьмнадцать человек». А князь Андрей, избавившись от иллюзий, называет войну убийством и обманом. Особенно потрясают ужасы войны, когда знакомишься с завершающим эпизодом Бородинского сражения: дождь, который стал накрапывать на убитых и раненых, испуганных и изнуренных людей, как будто говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Мне думается, что изображение Толстым войны в ее ужасах и суровой прозаичности предварено лермонтовским стихотворением «Валерик», где создан образ войны как извечного, бессмысленного убийства людей друг другом.
Отнюдь не эстетизируя изображаемые военные действия, Толстой вместе с тем не выдвигает на первый план безобразное, страшное и очевидно абсурдное в войне. Нет, безобразие и преступность войны поворачиваются в «Войне и мире» опять таки не внешней стороной: значим сам факт смерти лучших людей (Андрея Болконского, Пети Ростова, безобидного Платона Каратаева), важно воздействие войны на умы и психологию, важно то, что гибнут жизненные ценности. Так, в «Войне и мире» показан пожар Москвы в целом, а не то, как горело какое либо здание; не привлекают внимания автора и конкретные причины пожаров.
Убийство человека человеком в романе эпопее Толстого не показано ни в одной батальной сцене, не связано ни с одним персонажем. Насильственное умерщвление на войне у Толстого безлико, как бы стихийно, отвлечено от всего непосредственно человеческого. Зримых сцен убийства в книге только две — убийство Верещагина и расстрел пленных в Москве, но это не батальные сцены: изображение не войны как таковой, а наиболее преступных сопровождающих ее моментов. Исполнители казни показаны лаконично: «Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту». Этого достаточно, чтобы казнь предстала во всей ее бесчеловечности.
Война в изображении Толстого — это прежде всего жестокое поругание человечности, но время военных действий, по мысли автора, не прекращает «живой жизни», однако продолжается она в непомерно трудных и противоестественных условиях.
В отдельных эпизодах «Войны и мира» люди показаны испытывающими острые мучения, духовные и физические, действующими как бы на пределе возможного. Порой персонажи представлены в состоянии экстаза, истерики — и притом ведущими себя патетически. Так, добродушно и громко, а вместе с тем полуистерически хохочет пленный Пьер, выйдя ночью из барака и вслух думая о тщетности попыток держать в плену его «бессмертную душу». В состоянии экстаза зажигает купец Ферапонтов свой дом, чтобы тот не достался французам. Но это немногие моменты жизни военного времени, как она подана в «Войне и мире».
Поэтизируемая Толстым народная война не сопряжена с какой либо особой, специфической именно для нее эстетикой поведения. Достойные внимания и уважения герои романа в военной обстановке ведут себя столь же просто, столь же не причастны к демонстративной торжественности и импозантности, как и в мирное время. Таковы и Кутузов на Бородинском поле, и солдаты во всех изображенных Толстым сражениях, и Василий Денисов, и Тихон Щербатый в партизанском отряде. Действующие силы народной войны в глазах Толстого свободны от какой бы то ни было ритуальности и театральной эффектности. Нормой поведения человека на войне для автора является следование естественным законам жизни мирной — жизни как таковой. Здесь неизменно находится место и непреходящей человеческой доброте, и неотъемлемой заботе людей друг о друге, и радостному оживлению при вторжении в судьбу чего то нового и неизведанного (будь то даже серьезная опасность), и шуткам, и веселому смеху.
Не избавлены в «Войне и мире» от искуса величавости и импозантности, а также от иллюзии эстетической привлекательности военных сражений глазным образом те люди, которые психологически или практически причастны к силам агрессии. Так, профессиональный военный Наполеон, который способен любоваться полем сражения с изуродованными трупами, обнаруживает свою бесчеловечность также и тем, что сравнивает кровопролитное сражение при Бородине с шахматной партией: «Шахматы поставлены, игра начнется завтра».
Таков именно военно государственный ритуал, которому противопоставлена «дубина народной войны». Ритуал этот осуждается и применительно к русской военно бюрократической верхушке. Как издевка воспринимается после всех ужасов и смертей помпезность встречи недавних врагов императоров в Тильзите, награждение французским орденом солдата Лазарева (видимо, первого попавшегося).
В батальных сценах наиболее прямой объект критики Толстого — нападение, атака, ибо для него оправданна лишь оборонительная война. Так, нелепым, комичным выглядит атака с музыкой и барабанами на бегущее из России, разваливающееся войско Наполеона.
Внешне патетический ореол поведения в военных условиях предстает у Толстого как ошибочно приписанный народной Отечественной войне. Эта официальная версия абсолютно не соответствует тому, что было в действительности. В Бородинским сражении русские не атакуют, а защищаются. Решающее влияние на исход войны оказывает оставление Москвы армией и населением — действие, в буквальном смысле не героическое. Москвичи «уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы… Они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа».
По Толстому, люди, сделавшие войну средством самоутверждения, в той или иной мере театрализуют свое поведение, будь то французские маршалы (тщеславный Мюрат и сознательно создающий себе мрачную обстановку Даву), немецкие или русские генералы. В шенграбенском эпизоде описывается «турнир храбрости» между двумя полковыми командирами, стоявшими под пулями, чтобы перещеголять друг друга, и забывшими о своих обязанностях командиров.
Отмеченные выше особенности отношения Толстого к войне вполне отвечали его миропониманию, его понятиям добра, зла, человечности. Нить человечности — эту великую гуманистическую традицию русской литературы — Толстой унаследовал непосредственно от Пушкина, которого он называл своим «отцом».
Идут годы. И новые поколения читателей открывают в романе Толстого новые грани. Сохраняя полностью свое героико патриотическое значение, в наши дни роман «Война и мир» воспринимается также и как великое антивоенное произведение, автор которого решительно осуждает агрессивные, захватнические войны и их зачинщиков.