Война есть одно из величайших кощунств над человеком и природой.
Н.Я. Мясковский
Когда роман Л.Н. Толстого вышел в свет, далеко не все критики были в восторге от этого произведения. Один из участников Бородинской битвы писал, что он не мог без оскорбленного патриотического чувства дочитать этот роман. Другой критик обвинил Толстого в безнаказанном презрении своего Отечества и лучших страниц его славы.
Что же так оскорбляло этих людей, в чем они видели презрение Толстого к своему Отечеству? В той правде, которую сказал писатель о войне. Им хотелось бы прочесть книгу о легкой, бескровной победе над Наполеоном. Их не устраивало то, что война в книге Толстого некрасива, безобразна, безнравственна.
«Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови».
Такая война не нравилась некоторым критикам. Им хотелось прочесть о войне, описанной Бергом: «Армия горит духом геройства… такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они…выказали в этой битве 20 го числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать…» Но эти люди, предпочитающие манеру Берга, ошибались: патриотическое чувство в книге Толстого было, и оно было честнее и сильнее, чем заклинания противников романа. Война у Толстого выглядела некрасиво и устрашающе, но люди шли на нее без громких слов, потому что не могли не идти. Когда решалась судьба России, они вставали на защиту своей страны, зная, что пуля не помилует, и стояли насмерть. Так видел войну Толстой, и это ценили в нем другие современники. В «Войне и мире» писателя волнует прежде всего не военно политическая сторона событий, а нравственный смысл совершенных людьми поступков. Поэтому ему и было важно сопоставить войны ненародные, которые велись в 1805–1807 годах за пределами России, и Отечественную воину 1812 года, которая знаменовала защиту народом своей независимости. Отечественная война 1812 года и составила центр толстовского романа.
Отечественная война 1812 года воспета Толстым как защита Отечества и осуждена в своей универсально бесчеловечной сути.
Как же война влияет на жизнь мирных людей? «Живая жизнь», подчеркивает писатель, не прекращает своего течения и в пору военных испытаний. При этом войне у Толстого удивительным образом сопутствует душевный подъем. Так, отъезд Ростовых из Москвы отмечен своего рода азартом перемен и катастроф: «… веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого».
И это оживление перед опасностью у Толстого исполнено глубокого нравственного смысла. События 1812 года предстали в «Войне и мире» как суровая, но в конечном счете благая закалка русских людей. Жестокие уроки этой поры избавили от многих заблуждений и духовно обогатили героев романа, особенно Пьера Безухова.
Но поэтизация военного времени имеет у Толстого свои границы. Стадия события, когда «страшно и весело», быстро проходит. Людей неминуемо ждет отрезвление. Перед ними вырисовывается война в ее отталкивающей прозаичности и неискупимых ужасах. 1812 год нанес семьям Ростовых и Болконских страшные удары: погибли князь Андрей и Петя; французское нашествие приблизило смерть старого князя Болконского; потеря младшего сына сломила графиню Ростову. Эпоха французского нашествия в освещении Толстого — это не только с честью выдержанное испытание, которое укрепило силы мира и единства, но и ужасы массового истребления людей.
Наиболее резкие проявления жестокости этого времени Толстой опустил, что позднее дало повод упрекать его в приукрашенном изображении войны, которую вели русские. Но в романе не раз говорится о жесточайших физических страданиях, которые несла людям война 1812 года. Подобно любой другой, она, по Толстому, есть «противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие». Напомним хотя бы пожары и всеобщий плач в Смоленске накануне прихода французов. «Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинающихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы».
Для Андрея Болконского (при всей силе его патриотического воодушевления накануне Бородинской битвы) война — «самое гадкое дело в жизни». «Цель войны, — говорит он, — убийство, орудия войны — шпионство, измена и поощрение разорения жителей, ограбление их или воровство продовольствия для армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия — отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство».
В тон герою высказывается и автор, повествуя о завершении Бородинской битвы: «Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, поди… Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»»
На мой взгляд, эти слова выражают глубочайшее душевное потрясение массовым уничтожением людей, потрясение, уже не связанное с мыслью о различиях между правыми и неправыми, обороняющимися и нападающими. И вряд ли Толстой любуется Бородинской битвой как звездным часом человеческого согласия. Война для писателя — явление ненормальное, нечеловеческое, она разделяет и противопоставляет людей, заставляет их отнимать жизнь друг у друга. Толстой явно сочувствует Пьеру, когда тот утверждает, что должно прийти время, когда войн не будет вообще. В толстовском понимании нормой человеческого бытия является мир, хотя должное сострадание общества не достигнуто.
Идеологами жестокости как принципа военного времени в «Войне и мире» выступают люди, чуждые миру безыскусственности, как, например, Долохов. Денисов же, по духу близкий Ростовым, заявляет Долохову: «Смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе трудно отослать 30 ли, 300 ли человек под конвоем в город, чем марать, я прямо скажу, честь солдата». Но и Денисов не мешает Долохову после боя проявить жестокость. Убит Петя Ростов, только начинавший жить и не хотевший никому зла, убит теми же французами, которые перед этим пристрелили любившего всех «Платошу» и других измученных пленных. И холодный блеск глаз Долохова, не предвещавший захваченным французами ничего хорошего, вполне понятен: казнят действительно преступников.
Позиция Толстого в этом вопросе, как мне кажется, сложна и неоднозначна. Он признает, что жестокая логика войны подчас сильное истинно человеческой доброты, и не пытается абсолютизировать принцип «не убий». Однако ему чрезвычайно близко стремление сохранять жизнь противников, когда это возможно, видеть во французах не только врагов, но и людей, достойных сочувствия и жалости.
Естественно — доброжелательное отношение человека к человеку неистребимо даже войной. Рознь, ожесточенность, злоба имеют свои границы, они никогда не всесильны, даже во время сражения. Так, у Николая Ростова при стычке с французским офицером, которого он взял в плен, «дрогнула рука». Не от страха за себя, а из за боязни убить человека.
Даже в разгар наполеоновской агрессии, показывает Толстой, русские люди не преврашают свое возмущение навязанной им войной в злобную ненависть к отдельным ее участникам. Решительное противостояние русского народа агрессии имело своей целью не истребление французской армии как части нации, а лишь изгнание этой армии с территории России. И убийство людей было для него временной необходимостью, жестко печальной, но не радующей. Многозначительны, на мой взгляд, слова о Кутузове, который «направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их». Для Толстого не может быть заслуги в том, чтобы убивать. Ни Ростов, ни Андрей Болконский, ни даже лихой вояка Денисов нигде не показаны убивающими врагов. Смерть на войне не предстает в толстовском романе как результат чьего то индивидуального действия, ее источники и причины безлики.
Так выражает Толстой свою веру в подлинно этические начала, которые глубоко укоренены в жизни людей и перед которыми бессильна даже извечная жестокость войны.
И в этой вечной устремленности к миру, к утверждению жизни как величайшего блага Толстой служит нам могучей духовной опорой в наш тревожный век.