1. Разноликий внутренний мир Гоголя.
2. Двойственность гоголевского творчества.
3. Юмор писателя.
Н. В. Гоголь одна из таинственных фигур в русской литературе. Вся его жизнь без каких-либо серьезных трудностей и гонений воспринимается через призму его пронзительных душевных переживаний. Смерть же вообще окутана просто мистической тайной, начиная с того, что свое завещание писатель опубликовал за шесть лет до своей кончины и заканчивая вот уже столетие не смолкающими слухами о том, что Николай Васильевич был захоронен живым, пребывающим в глубоком летаргическом сне: «Завещаю тела моего не погребать по тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться…».
Несмотря на то что внешне биография ГОголя бедна событиями, он смог создать целую вереницу оригинальных, живых и сильных характеров. По собственному признанию автора, весь материал для своих персонажей он брал почти исключительно из своего внутреннего мира, несколько преувеличивая пороки, которые в себе находил. Получается, его душа в какой-то момент рассыпалась перед глазами читателя разномастной свитой всевозможных лиц и характеров, каждый из которых нес в себе определенное качество своего хозяина. Несомненно, это играло решающую роль в творчестве Гоголя. Известный литературовед А. Д. Синявский писал: «Не исключено, что рано начавшиеся умирание, обеспечивая его сочинения энергией и сырьем, стимулировало этот процесс распада, именуемый психологией творчества, в котором душа, витающая между жизнью и смертью, вступала в раздор с собою и “новый” Гоголь уже не узнавал “старого” и пугался своей же тени, как мы пугаемся привидений». Вместе с тем писатель обладал и некоторым пророческим даром. Никто иной, как Гоголь, первым представил России нового человека-предпринимателя — Чичикова из поэмы «Мертвые души», тогда как и в помине еще не было никакого развития капитализма. Писатель считал, что даже такие, вернее именно такие люди, могут пригодиться на благое дело: «Нет, пора, наконец, припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца!», — поскольку России всегда требовался некий двигатель. Именно поэтому в ряду характеров, созданных Гоголем, не последнее место занимает и этот герой, выделяющийся среди пустобрехов своей целеустремленностью и большой силой.
Так случилось, что именно этот писатель больше других запугал российскую публику своими страшными рассказами о ведьмах, чертях и всякой другой нечисти, однако именно он мог сильнее всех остальных ее рассмешить. Более того, в определенные моменты гоголевский смех вдруг вызывает тоску и ужас, а затем плавно перетекает в слезы, а потом вновь возвращается к своему началу, смеша читателя и замыкая круг. Причем совершенно неясно, что у писателя первично: необузданная веселость или всепоглощающая меланхолия. Сам Гоголь объяснял свою двойственность тем, что истинным фоном его души была мрачность и тоска, которые можно было рассеивать только беззаботным смехом. Возможно, именно поэтому с годами «сквозь видный миру смех» неминуемо стали проявляться и «неведомые ему слезы». Через смех писатель смог передать самое прекрасное, что есть в этом мире, премудрости вселенной.
Способность смешить в Гоголе проявилась как признак более тонкой душевной организации, которая с преувеличенной чуткостью реагирует на все проявления окружающего мира. Часто смешащих людей русский человек воспринимается более благоприятно, поскольку издревле у нас под маской юродивого скрывался умный человек, которому можно доверять. Возможно, именно поэтому Николай Васильевич так любим на родине. Смех у Гоголя неотрывно связан с чудом, волшебным образом оборачивая даже самые серьезные обстоятельства в комические. Пока правило зло только смех был способен безнаказанно выйти на сцену и подчинить ситуацию своим законам: «Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор». Только лишь начав свою поэму «Мертвые души», Гоголь обратился к А. С. Пушкину с просьбой: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию…».
Писатель сознательно ищет смешные сюжеты, чтобы его смех зазвучал во всю российскую ширь. Если от комедии А. С. Грибоедова веет некоторым отчаянием, то у Гоголя проявляется чисто русская особенность махать на все рукой и отшучиваться. Городничий подлец. Все его подчиненные, причем и высшие, и низшие классы глубоко порочны, даже ревизор на поверку оказывается обманщиком. Целый город погряз в фальши, а зритель тем не менее смеется. Синявский писал: «Перевертыш, лже-ревизор Хлестаков оказался ключом, от завода которым (в обратную сторону) “Ревизор» играет, наподобие чудесной шарманки, исполняющей административный мотив с бурностью польки-мазурки». Однако это не умаляет достоинства комедии, по мнению некоторых литературоведов, являющейся единственным образцом классической русской комедии. Произведение как нельзя четко показывает направленность своих героев на общественные интересы, даже любовная линия. Внимание дочери и жены городничего к инкогнито продиктована скорее не личными переживаниями, а социальными соображениями. Сквозь смех читатель тем не менее прекрасно замечает и страх главных героев перед своим начальством, и стирание каких-либо личных достоинств в угоду устремления к высшему чину. Дар Гоголя заключается в том, что зритель практически против своей воли начинает смеяться над теми, с кем он не хочет иметь ничего общего. И этот же смех уже невероятным образом роднит человека с его героями. И вот читатели уже смеются не над персонажами, а над самими собой, над своими слабостями и недостатками.
В Гоголе как нельзя полно в единое целое слились художник и комик, а потому юмор значительно превосходит его невидимые миру слезы. Смех для писателя являлся проявлением чувства, жизненной и поэтической силой. Именно поэтому можно сказать, что и сквозь его слезы, до читателей доносился бездонный и заливистый смех. Писатель открыл этому миру невероятное количество поводов для искреннего смеха. Даже бесчисленные вещи и бессловесные твари у Гоголя получили способность пересмеиваться. Не зря в повести «Ночь перед Рождеством» можно увидеть такие строки: «Чудно устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силится перенимать и передразнивать один другого». Юмор, таким образом, выступает как универсальное средство, как самостоятельная стихия. Даже космос сквозь эту гоголевскую призму воспринимается, как смеющееся свыше лицо, словно лучи распространяющее все смешное и забавное в этом мире. Под смех писателя двери старосветских помещиков распевают на разные голоса, а в городе, чествующем мнимого ревизора, начинается столпотворение. И вот уже все двигается, дрожит и смеется, как в «Сорочинской ярмарке», ставя все вверх тормашками:
«Небо, зеленые и синие леса. Люди, возы с горшками, мельницы — все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну».