Среди своих поклонников Лариса с самого начала чувствует себя холодно, неприютно. Она чутка, восприимчива, а люди, окружающие ее, грубы чувством. Вот отчего кажется, что она живет вне этой суеты, этого шумного мира, больше того — вне быта. Жалкие уловки и хлопоты маменьки, тщеславные волнения Карандышева, коварные комплименты Кнурова — все это проплывает мимо нее, будто за пеленой.
Название пьесы читается как бытовое объяснение беды Ларисы: она «бесприданница». Но одиночество ее так огромно, что тут причиной, кажется, не одна необеспеченность, бедность, а вообще несовместность души с этим корыстным миром.
Вот она садится в первом действии у решетки низкой чугунной ограды и молча долго-долго смотрит в бинокль за Волгу. Кругом кипят копеечные страсти, мелкие вожделения, а Лариса одна, совсем одна наедине со своими мыслями и мечтами… Нехотя, как бы очнувшись, возвращается она в окружающий ее мир.
Но особой затаенности и сложности душевных переживаний — поэзии недосказанного — «Бесприданница» как бы предвосхищает поэтику чеховской драмы. Драматург обычно неторопливо развертывал фабулу пьес, узел действия завязывался у нас на глазах. В «Бесприданнице» зритель встречает героиню в критический момент судьбы, в эпилоге ее жизненной драмы. Напряжение не поднимается постепенно художественным реостатом, а, как в чеховских пьесах, заранее взято с высокой точки накала. Болезненно пережитое прошлое присутствует в каждой минуте нынешней жизни.
«Разве вы не видите, что положение мое очень серьезно?— говорит Лариса при первом же появлении на сцене.— Каждое слово, которое я сама говорю и которое я слышу, я чувствую. Я сделалась очень чутка и впечатлительна».
Предыстория, оставленная автором за занавесом, создает это напряжение. Дом Огудаловых — «базар». Здесь уже отыграли свои роли выданные замуж маменькой старшие сестры и пригретые в доме для Ларисы сомнительные женихи: старик с подагрой, пьяный управляющий князя, проворовавшийся кассир. Здесь уже пылали тайные страсти, созидались и рушились миры, надежда сменялась разочарованием — и обуглена у Ларисы душа. «Здесь человек сгорел»,— как сказал Фет,
Хоронимое в душе несчастье поощряет рой предчувствий, символику совпадений: мгновенный испуг Ларисы, когда выстрелом пушки возвещает о своем прибытии Паратов, будто ответ на знак судьбы; и предчувствие смерти, когда она долго, до головокружения смотрит вниз с обрыва… Проза и драма — сообщающиеся сосуды, и, быть может, аналогию этим приемам можно найти в только что появившемся тогда романе «Анна. Каренина»: мир глухих предчувствий, роковых совпадений, иррациональных видений — лохматый старичок, колдующий над железом, гибель сторожа под колесами, смерть Фру-Фру…
Но такая болезненная чуткость — на краю доступных ощущений: израненная душа ищет себе защиты в апатическом бесчувствии. «Я ослепла, я все чувства потеряла, да и рада»,— говорит Лариса. Появление Паратова ненадолго возвращает ее к жизни, как последнее обольщение обманного счастья.
Есть тип сознания и натуры, который зовут художественным. Для этого не обязательно играть на сцене, петь или писать романы. Что бы ни стал делать такой человек, все одухотворено у него талантом, все не пошло, не буднично, с удивительными порывами в беспредельность, «в вечность». Такова Лариса. Свободный * артистизм, изящество должны чувствоваться даже в ее походке. Она поражает своей неординарностью.
Но у Островского она еще и поет, и поет божественно— с упоением, страстью, забвением себя, увлекаясь сама и увлекая других. Мы знаем об этом по реакции ее слушателей. Паратов: «Мне кажется, я с ума сойду». Вожеватов: «Послушать, да и умереть — вот оно что!» Романс «Не искушай…» (в фильме Протазанова «Он говорил мне») — вершина самопроявления Ларисы, ее высший миг. И дело не только в том, что словами Баратынского она рассказывает о себе, пророчит, объясняет и оплакивает свою судьбу. Здесь обнажается поэтическое дно ее души.
И не зря Лариса водится с цыганами: она прямая сестра толстовскому Феде Протасову. Огонь и хватающая за душу искренность цыганского пения — от всего строя жизни, не похожего на прозаическую обыденность, от вольницы, от верности сердцу, от разорванности с оседлым бытом, от ветра степей и дыма костров. И все это Лариса принимает как свое и соединяет с тонкой, пленительной, артистичной женственностью.
Власть таланта велика над людьми. Даже скучные души тянутся к нему, пресытившись прозаизмом жизни. Но главное в таланте не средства его выявления, а сами свойства души, ее «химический состав»— способность чутко и ранимо воспринимать невзгоды мира, ведать его гармонию и страдать уклонениями от нее, остро чувствовать красоту. Талант и в смелости сердца—-позволить себе то, что никто вокруг не позволит. И в инстинкте правды: скажет то, что другой не решится вымолвить. Тягостнее всего для Ларисы, когда в минуты «страшной, смертельной тоски» ее заставляют любезничать, улыбаться…
Лариса разрешает себе посмеяться над тщеславным женихом, она едет за Волгу с Паратовым. Но тем стремительнее потом падение в пропасть самого черного отчаяния.
Островский — реалист, а реализм — не сентиментальное дело. Поэзия, какой овеяна героиня, не ведет к размытости красок, акварельным теням. В Ларисе вся определенность современного характера, лишенного плоской идеализации. Не только «вечно женская», мятущаяся душа, как потом гениально трактовала ее Вера Федоровна Комиссаржевская. И не только жертва «социальных у обстоятельств». Это женщина во плоти — поэтический, но и мучительный, привлекательный и не благостный характер. Женской кротости в ней ни на грош — самолюбива, горда, и притом, что безоглядно отдается своим порывам, есть в ней порой внутренний холодок, горькая услада одиночества.