В пьесах Островского по одним подсчетам 305, по другим — 307 пословиц и поговорок. Пословицами названы многие его драмы и комедии. Известный литературовед академик Л. И. Белецкий написал в свое время крохотный, но блестящий по форме и очень содержательный этюд, своего рода критическое «стихотворение в прозе», посвященное Островскому. Оно называлось «Мудрость пословицы». В своем рассуждении о творчестве драматурга Белецкий отталкивался от мысли, прекрасно сформулированной в одном стихотворении Баратынского:
Старательно мы наблюдаем свет,
Старательно людей мы наблюдаем
И чудеса постигнуть уповаем:
Какой же плод науки долгих лет?
Что, наконец, подсмотрят очи зорки?
Что, наконец, поймет надменный ум
На высоте всех опытов и дум?
Что? Точный смысл народной поговорки. В этих строках вскрыт удивительный парадокс, имеющий прямое отношение и к Островскому. Мудрость пословицы, казавшаяся чем-то архаичным, безнадежно отсталым и ненужным, возвращается к человеку после сложнейших искусов изощренного сознания, «на высоте всех опытов и дум», как несомненная и непоколебленная ценность. То же самое можно сказать и о драматургии Островского, Она не раз объявлялась отжившей, устаревшей в своей простой морали, но в положениях и характерах его пьес оказывался аккумулированным важный духовный опыт, народный здравый смысл и огромная художественная зоркость, возвращавшая к нему внимание новых поколений зрителей.
Разумеется, современный театр не может упускать из виду историческую конкретность типов Островского, их злободневность, понятную лишь на фоне иного, прошедшего века. Но он должен понять в них и то устойчивое, «вечное», что только и может получить по-настоящему живой отклик в современном зрительном зале. Живая, сегодняшняя жизнь автора-классика находится, конечно, в прямой зависимости от глубины взгляда автора, меры его нравственного, гуманистического идеала. Мудрость Островского проста, ясна и народна, как мудрость пословицы. Средства же его искусства полны жизни, неожиданностей и красок. Мы верим автору и второе столетие смеемся там, где он смеется, и горюем там, где он плачет.
Конечно, за сто с лишним лет в психологии людей на сцене и в зрительном зале произошли заметные изменения и кое-что из того, что пленяло и трогало зрителей первых комедий Островского, вряд ли может быть с прежним успехом и в тех же фор влах воскрешено на сцене. Когда в 1853 году труппа Малого, театра играла премьеру пьесы «Не в свои сани не садись», всякая, подробность казалась новой и живой, воодушевляла актеров и до слез трогала зрителей. Юный приказчик Митя, страдая от своего чувства к Любови Гордеевне, отвернувшись к окну с гитарой, тихонько напевал: «Вспомни, вспомни, моя любезная, нашу прежнюю любовь», и в зале уже слышались всхлипывания, мелькали платки. Когда же он, подойдя к Любови Гордеевне, целовал ее в лоб и говорил исполненную наивной чистоты реплику: «Помни, Дуня, как любил тебя Ваня Бородкин!»,— публика начинала рыдать, а следом шли бесконечные вызовы актеров и автора.
Как бы хорошо ни была поставлена, эта сцена сегодня (а в тех постановках, что я видел, она чаще всего напоминала сентиментальный фарс), вряд ли можно было бы. .рассчитывать на такую же, как сто лет назад, реакцию зрительного зала. Зато многие другие сцены в. пьесах Островского живут и впечатляют никак не менее, а может быть, и более, чем при жизни автора.