«…Мир затаенной, тихой вздыхающей скорби» изображает драматург, воплощая его события и характеры в образах персонажей драмы «Гроза», и очевидно, что слова Н. Добролюбова помогают точнее дать жанровое определение произведения. «…Мир тупой, ноющей боли, мир тюремного, гробового безмолвия…» — но целый мир, а не фрагмент его, — мир, взятый во всей полноте своих проблем и коллизий. Драма, давно неподвластная законам классицизма, все же не претендует на все- охватность; в ней есть известная толика типичности, но не всеобщности. Трагедия — схватка сердец, кланов, поколений, эпох. «Ни света, ни тепла, ни простора…» — мир-тюрьма, темное царство.
Известно, что замоскворецкие купцы с поклоном выходили иногда на сцену Малого театра, благодаря актеров за их сценический портрет, меж тем как драмы Островского, в том числе и «Гроза», — воспроизведение не только социального пласта жизни, но и психологического.
Главным образом для драматурга было воссоздание картины нравов и психологических типов, определителем которых является принадлежность не к той или иной социальной среде (купец, крестьянин, дворянин), а к специфической нравственной группе. «Жестокие ругатели» были отнюдь не только среди купцов, но и среди, скажем, офицерства (столкновение Савела Проко- фьича с гусаром), да и вечная женская забитость не помешала Марфе Игнатьевне Кабановой превратиться в деспотичную хозяйку, о которой наиболее точно отзывается Кулигин: «Ханжа, сударь! Нищих оделяет, а домашних заела совсем».
Очевидно, что Островский на примере известных ему замоскворецких купцов выводит на сцену жителей Ка- линова не как портретную галерею русского купечества, а как панораму нравов всего общества, где человек зависит не от раз и навсегда предустановленной классовой принадлежности, а скорее от богатства, дающего силу, — будь он купец или дворянин. В этом — надвигающийся стук лопахинских топоров и звон «господина купона» Глеба Успенского. Это предвосхищение уже не может уложиться в рамки драмы, ибо одно дело — драма Катерины, драма ее жизни, и совсем другое — всемирная трагедия, типичным воплощением которой явились нравы жителей Калинова.
«А уж коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь. Не хочу здесь жить, так не стану — хоть ты меня режь», — таково жизненное кредо главной героини, пророчески намекающее на ее судьбу. И — не менее судьбоносное утверждение Варвары: «А по-моему, делай что хочешь, только бы шито да крыто было». Третья позиция — безвольный Тихон, лишь над трупом
жены поднимающийся до обличительных слов, брошенных в лицо матери. Четвертая — любящий Катерину, но слабовольный Борис, племянник Дикого, — нет здесь не только воли, но и порядочности. Эти линии можно продолжать, но они вполне укладываются в типы коллизий и общественных столкновений, обозначенных Добролюбовым: младших со старшими, бедных с богатыми, безответных со своевольными. Это общественная трагедия.
«…В ней теплится по временам только искра того священного пламени, которое пылает в каждой груди человеческой, пока не будет залито наплывами житейской грязи». Мир — «темное царство», Катерина — «луч света» в нем. Этим подчеркивается всемирность значения происходящего в Калинове, типичность коллизий, приводящих человека к гибели. И когда Катерина завершает своей «протест, доведенный до отчаяния», тем самым она заставляет обратить внимание на такое же отчаяние других. Ее личная драма, обусловленная социально и нравственно, перерастает в общечеловеческую трагедию, и потому бесполезны споры о том, где именно разместит Островский свой Калинов: мир, думающий, понимающий и сочувствующий, сконцентрировался до образа этого города, и проблемы этого мира обрели в нем художественную типизацию. На это указывает еще и постоянное движение чисто географического рода, пронизывающее пьесу: Феклуша рассказывает о далеких странах, где люди «за неверность» «с песьими головами», уезжают на свободу Тихон, Борис. Перемещение во времени — воспоминания Катерины, исполненные поэтической романтики. Как временной, так и пространственный охват в пьесе огромен, что тоже позволяет считать «Грозу» трагедией.
