Исполнители роли Мамаева обычно стремятся передать его диковинную тупость, редкостное самодовольство. Мамаев, стоящий иа грани фарса, нелеп, порою смешон, порою жалок, ко едва ли опасен. В постановке Театра им. Вахтангова в дуэте с Глумовым Мамаев (Н. Гриценко) забавлял публику тем, что ему не вдруг удается выговорить свою фамилию: «Ма-ма:.. Ма-ма… Мамаев». Однако фамилия героя, как обычно значащая у Островского, происходит скорее всего не от слова «мама», а от слова «Мамай». В этой мелочи — характерный акцент, дающий ключ к образу. Одно дело мерзкий, но беспомощный идиот Мамаев, который слово «мама» выговорить не может; другое — Мамаев — Мамай, грозно прошедший по русской жизни в стремлении навязать ей тупую азбучность. Кстати сказать, среди значащих фамилий у Островского — особый разряд те, что как бы намекают на эхо трехсотлетнего ига в национальном характере. (Уланбекова в «Воспитаннице», Кучумов в «Бешеных деньгах», Мурзавецкая в «Волках и овцах»). К их числу можно отнести и Мамаева.
Казалось бы, Мамаев — изжитой, обреченный тип, не пригодный даже для серьезной сатиры. Но у Островского он .опасен не смыслом своих речей, а так сказать, их бессмыслицей, воспринимаемой как нечто законное, возведенной в общественную норму. То, что Мамаевы могут утверждать себя в обществе в роли учителей и проповедников, то, что они не стесняются разносить повсюду свою мудрость — несомненный симптом общественного застоя.
Это и угадал в «мамаевщине» Щедрин, посвятивший знакомому нам типу особый очерк в цикле «Признаки времени». Известно, что Щедрин иной раз просто заимствовал у героев Островского — и не только Островского — их имена, по-своему развивая известные литературные характеры. Так поступил он, например, с Ноздревым, Молчаливым. В очерке «Самодовольная современность», написанном спустя три года после комедии Островского, имя Мамаева не названо, однако сам тип «самодовольного мудреца», растерявшегося после реформы, но вскоре оправившегося и вновь ощутившего почву под ногами, невольно заставляет вспомнить дядюшку Глумова. Социально-психологический механизм «мамаевщины» описан Щедриным с такой точностью, что дает лучший комментарий к образу героя Островского, и нам грешно было бы им не воспользоваться.
Попробуем же проверить Мамаева Щедриным. «Просто ограниченный человек,— пишет Щедрин,— хранит свою ограниченность про себя; он не совершает ничего особенно плодотворного, но зато ничего и не запутывает. Совсем другое дело — ограниченность самодовольная, сознавшая себя мудростью. Она отличается тем, что насильственно врывается в сферы ей недоступные и стремится распространить свои криле всюду, где слышится живое дыхание. Это своего рода зараза, чума». Щедрин ставит под увеличительное стекло сатиры примитивность, плоскость истин, проповедуемых «мудрецами»: «…азбучность становится обязательною; глупые мысли, дурацкие речи сочатся отовсюду, и совокупность их получает наименование «морали».
Можно лишь удивляться, как точно, вплоть до деталей, совпадают черты намеченного Щедриным социального типа и его художественного «прообраза» у Островского.
Драматическая сторона проповедей расплодившихся «мудрецов» заключается, но Щедрину, в том, «что от этих людей некуда уйти, так что выслушивание азбучных истин становится действительно обязательным». От них нельзя отмахнуться, их нельзя не замечать, «ибо это не просто разводители канители, но герои дня, выразители требований минуты». «Их приходится выслушивать с терпением,— пишет Щедрин,— не потому одному, что не выслушивание может повести за собой злостные для не выслушивающих последствия (это само по себе), но и потому, что весь воздух этой местности, всякий камень, каждая песчинка пропитаны азбучностью».
Так от характеристики отдельного типа Щедрин незаметно переходит к характеристике тон почвы, на которой только и возможно появление и благоустройство этого сорта людей.
Для Островского, как и для Щедрина, глупость и самодовольство Мамаева — вовсе не «общечеловеческие» слабости и пороки. Нет, это симптомы времени: недаром газетчик Голутвин делает под карикатурой на Мамаева подпись — «Новейший самоучитель»
В комедии Островского, как и в фельетоне Щедрина, процветание таких людей, как отставной статский советник Мамаев верный знак глухой реакции. Люди такого рода не могут играть сколько-нибудь заметной роли в здоровой, чистой общественной атмосфере, где свободна мысль, не сковано слово. Их разглагольствования не принимаются тогда всерьез, их просто не удостаивают вниманием. Пока глупость Мамаевых остается их частным домашним делом, они не так уж досаждают ею. Их требования к другим, выглядят как нелепые претензии, самодовольные причуды ограниченности. Но в годы упадка они. вылезают на поверхность как учителя общественной нравственности, начинают вещать, предписывают всем округ свои нормы и правила жизни. И попробуйте тогда не замечать их или беззлобно потешаться над ними. «От них не уйдешь»,— говорит Щедрин.
Остается, пожалуй, одно — презирать их и смеяться над ними, как смеется в своей комедии над Мамаевым Островский.