Изображая жестокие нравы города Калинова, Островский словно бы даже обходит классовые противоречия. В самом деле, «девка в доме Кабановых» Глаша живет не хуже, если не лучше купчихи Катерины Петровны, молодой хозяин, уезжая в Москву, целуется с ней, как и с матерью, сестрой и женой. Конторщик Кудряш тоже не похож на забитого и подневольного раба — он прямо говорит, что рабствовать перед Диким не будет, что «я его не боюсь, а пущай же он меня боится».
Конечно, не надо забывать, что хозяев и слуг не разделяют здесь потомственные сословные различия, что все они вышли из крепостных и очень возможно, что Кудряш скоро заведет свое собственное дело и станет купцом. И вообще среди действующих лиц «Грозы», как известно, нет крепостных. Антикрепостнический характер этой драмы выражается в том, что писатель пронзительно ясно показал, что в обществе, где жизнь построена на угнетении и порабощении одних другими, неволя проникает во все поры действительности и разрушает личность, лишает ее человеческих признаков.
Людские отношения, античеловеческий характер жизни темного царства всего ярче, естественно, выражен в образах драмы, в диалогах и судьбах действующих лиц. Но на этот раз Островский широко прибегает к форме рассказа, к повествованию. Продолжим рассказ Кулигина, где экономический анализ общества неотрывен от изображенных нравов калиновской жизни:
«А между собой-то, сударь, как живут! Торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти. Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказных, таких, сударь, приказных, что и виду-то человеческого на нем нет, обличье-то человеческое истеряно. А те им, за малую благостыню, на гербовых листах злостные кляузы строчат на ближних, И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям. Судятся-судятся здесь, да в губернию поедут, а там уж и ждут, да не скоро дело делается; водят их, водят, волочат их, волочат, а они еще и рады этому волочению, того только им и надобно. «Я, говорит, потрачусь, да уж и ему станет в копейку».
Монологи Кулигина, заключающие в себе непосредственные жизненные наблюдения драматурга, расширяют драматическое действие, помогают тому, чтобы город Калинов стал обобщенным образом России. В этой атмосфере особенно обостряется непримиримость конфликта трагедии.
Условием порабощения слабых, основанием неограниченной власти Дикого и Кабанихи является богатство, деньги. Однако Тихон не только наследник кабановского капитала, но и молодой хозяин — вместе с тем он полностью бесправен. Главным орудием подчинения, подавления в Калинове оказывается страх как норма жизни, страх, возведенный в закон.
У Дикого «вся жизнь основана на ругательстве», в городе и в семье он превратился в некое пугало — недаром, завидя Савела Прокофьевича, Шапкин говорит:
«Отойдем к стороне: еще привяжется, пожалуй»;
недаром, по словам Бориса, — «тетка каждое утро всех
со слезами умоляет: «Батюшки, не рассердите! Голубчики,
не рассердите!»
Марфа Игнатьевна Кабанова не кричит, не ругается — у нее свои методы устрашения. Но, кроме того, она вооружена стройной, определенной концепцией страха как основания людских отношений. Когда Тихон наивно заметил, что незачем жене бояться его, «с меня и того довольно, что она меня любит», Кабаниха увидела в этих словах крушение всех устоев:
«Как зачем бояться? Как зачем бояться? Да ты рехнулся, что ли? Тебя не станет бояться, меня и подавно. Какой же это порядок-то в доме будет? Ведь ты, чай, с ней в законе живешь. Иль, по-вашему, закон ничего не значит? Да уж коли ты такие дурацкие мысли в голове держишь, ты бы при ней-то, по крайней мере, не болтал — да при сестре, при девке: ей тоже замуж идти: этак она твоей болтовни наслушается, так после муж-то нам спасибо скажет за науку».
В первом действии «Грозы» мы познакомились всеми лицами драмы, кроме Глаши. Только в седьмом явлении — в мечте Катерины летать, как птица, в тревожных словах о пробудившейся любви, в первом громе, разразившемся над Волгой, — ощущается предвестие трагедии. Раньше действие двигалось спокойно и неторопливо. Но все оно пронизано резкой конфликтностью. И очень существенно, в какие отношения вступают со столпами «темного царства» другие лица, потому что именно в этих отношениях раскрываются их характеры и стоящие за героями жизненные, социальные явления.
Слово у Островского на вес золота, и если оно повторяется в устах разных лиц, то это неспроста. В ответ на слова Кудряша о Диком Кулигин говорит:
«С него, что ль, пример брать! Лучше уж стерпеть». Тихон отвечает на ханжеские жалобы Кабанихи: «Да когда же я, маменька, не переносил от вас?» Вся жизнь несчастного Бориса — терпенье. И Катерина терпит: «Уж я лучше терпеть буду, пока терпится».
Вот оно, многострадальное русское терпенье,
заключающее в себе и красоту стойкой души, и слабость. Причудливо переплелись в нем духовное мужество и безответное покорство, идущие от христианской заповеди и от векового рабства. Разные, резко не похожие друг на друга люди испытывают тяжкий гнет Дикого и Кабанихи, а терпят. Иные — до поры.