1902 год. Горький сочиняет пьесу «На дне жизни» и показывает ее А. П. Чехову. Тому в пьесе нравится все, кроме названия. По его мнению, излишний буквализм вредит произведению. Так появляется имя-символ, обозначающее известное состояние человеческого тела, сознания и души. «На дне» — вершина горьковской драматургии и одно из самых сильных драматических произведений нашего века, а по меркам того времени и самое передовое.
Все в этой пьесе необычно и мрачно. Из четырех актов три происходят в интерьере похожей на пещеру ночлежки: «Потолок — тяжелые каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой. Свет от зрителя и, сверху вниз, — из квадратного окна с правой стороны». Необычны и мрачны персонажи. Каждый из них непонятно кто: вроде бы и человек, но только бывший. Вот и роятся они, жужжат, кусают друг друга, выпархивают наружу, возвращаются назад с какими-то медяками, копейками, новостями, сплетнями.
Единожды только автор вытаскивает свой улей на свет Божий — в 3-м акте. Да и то, какой это свет? «Пустырь — засоренное разным хламом и заросшее бурьяном место… Налево — серая, покрытая остатками штукатурки стена того дома, в котором помешается ночлежка Костылева… в окне у земли — рожа Бубнова. И освещение вечернее, красноватое, а судя по тому, что недавно стаял снег, везде непролазная грязь. И на эту грязь выползают из-под земли «действующие лица, и копошатся в ней и даже «духом воспаряют», в разговорах, пока не доходит до дела. И тогда Васька Пепел кулаком лишает Костылева жизни. И нет для него вопроса «Тварь ли я дрожащая?..» Все проще на дне, все логичнее. Сплошная констатация факта: «Ко всему человек-подлец привыкает». Есть, правда, и здесь носитель надежды — старец Лука. Блуждающий персонаж. Но чересчур невыносима надежда. Слишком режет глаза ее свет. Слишком кажется правдой. Слишком тяжелый труд — жить с ней.
И выдавливает костылевская ночлежка старца Луку в «странную жизнь», как пасту из тюбика выдавливает.
А сами? А сами возвращаются назад: «Обстановка первого акта, — меланхолично замечает Горький в авторской ремарке. — Ночь. Сцена освещена лампой, стоящей посреди стола». Даже свет от зрителей пропадает. Все. Конец.
Что же это такое, костылевская ночлежка? Находится не на земле, но и не под землей. В первом акте окошко было и свет из него падал сверху вниз. Склеп не склеп, пещера не пещера — ночлежка. И обитатели ее (заметьте — не жители, а обитатели) хоть и не похожи на живых, но и не мертвые. Да и смерть для них — освобождение: «Спокой и — больше ничего!» В «Божественной комедии» у Данте обозначено такое место — чистилище. Зал ожидания, сортировочная. Оттуда кому в рай, кому в ад. Может, из классики явился Горькому образ вечной тоски. Скучная и грязная среда обитания забытых душ. Никто никуда не рвется, никуда не стремится. А если и поднимается наверх, так в трактир. А существует ли он на самом деле, мы никогда не узнаем. Нигде его нет. Ни в декорациях, ни в авторских ремарках. Только в словах обитателей, которые, по разумению Горького, уже до конца исполнили и завершили круг бытия. Им, как Мармеладову, «уже некуда больше идти». Актер надеется на больницу и излечение: «Мой организм отравлен алкоголем!» Это звучит почти как Шекспир. Но все они, и Актер, и Сатин, и Барон и остальные, словно микробы, боятся света и свежего воздуха. И свет, и воздух смертельны для них. Актер уходит ночью, во тьму. Что можно найти во тьме? Что можно увидеть? Вот и удавился рядом с ночлежкой, на пустыре. «Испортил песню… дур-рак?»
Мир, изображенный Горьким, — не антимир. Он имеет множество точек соприкосновения с реальностью. Он обладает большим запасом достоверности. Он убеждает. Это позволяет существовать пьесе на современной сцене, быть актуальной и сейчас. Ее эстетика обладает концептуальной новизной. Она выдерживает самые невероятные интерпретации, но требует только одного — хорошей, нефальшивой — мхатовской — игры актеров. Это единственное условие, при соблюдении которого спектакль переворачивает душу. Во МХАТе видели плачущих зрителей. И это не казалось пафосно и фальшиво.
